Юрий Смолич - Ревет и стонет Днепр широкий Страница 15

Регентом в подобные времена, в дни войны, должен быть, разумеется, воин. Кому же, как не верховному, и быть диктатором в это грозное время?..

В другом крыле дома Шульгиных, в том, которое выходило на Кузнечную, окна тоже были широко распахнуты. В этом крыле шульгинского особняка проживал штатный украинский националистический деятель Шульгин Александр Яковлевич — родной дядя известного черносотенца и украиноненавистника Василия Витальевича Шульгина. От партии украинских эсеров, в которую он только что вступил, вслед за своим патроном Михаилом Сергеевичем Грушевским, Александр Яковлевич должен был принять в генеральном секретариате пост генерального секретаря межнациональных и иностранных дел — дабы вершить судьбу молодого украинского государства отдельно от России. Само собой разумеется, будущая государственная деятельность первого украинского дипломата должна была опираться не только на прямые указания национального кабинета, не только на политику руководства его партии и не только на парламентский альянс всех партий, которые входили в руководство Центральной рады, но и на максимальную поддержку широчайших кругов наиболее сознательного украинского общества, наиболее выдающейся национальной интеллигенции, то есть элиты нации. Именно поэтому Александр Яковлевич перед тем, как принять предложенный ему высокий государственный пост, и пригласил к себе на чашку чая представителей этой элиты. Так вот, в гостиной Александра Яковлевича Шульгина и собрались сейчас восемь почтеннейших деятелей украинского Олимпа. Здесь присутствовали: пожилой мужчина с седым фельдфебельским ежиком на голове — историк украинский литературы добродий Ефремов; знатоки украинской старины — Гермайзе и Чикаленко: организаторы украинского школьного дела — педагоги Холодный и Дурдукивский; хранитель древнейшего опыта украинской народной медицины — доктор медицинских наук профессор Черняхивский с женой — старейшей украинской писательницей Старицкой–Чер–няхивской; а также — предполагаемой основоположник украинской автокефальной церкви и кандидат в ее митрополиты, протоиерей отец Лыпкивский.

Файф–о–клок — на английский манер — закончен, достигнуто и соглашение: представители элиты гарантировали будущему борцу за государственное возрождение нации на мировой арене полную поддержку всех сознательных национальных кругов и заверили, что поведут за собой широкие массы всей украинской интеллигенции. Будущий душпастырь всех сознательных и несознательных, блаженных духом украинцев, объединенных в своей автокефальной церкви, поручился за весь сонм национальных священнослужителей и христолюбивую православную национальную паству. В заключение он сотворил и крестное знамение над смокингом и английским пробором первого национального дипломата.

После того все общество направилось в соседнюю комнату — столовую, где точнехонько за таким же овальным столом, как за стеной у Василия Витальевича Шульгина, только застланным украинской — решетиловской вышивки с орнаментом — скатертью, уже стыл национальный полдник: запеканка со спотыкачом под поросенка с хреном и колбасу со шкварками. Просторную гостиную время было уже освобождать, ибо в садике под вишенками поджидали уже своей очереди тридцать мальчиков в одежде бойскаутов с желто–голубыми фестонами на левом плече. Украинские школы только еще организовывались, украинские школьники в большинстве своем не имели еще помещений для занятий — и классы привилегированной, для детей национальной элиты, гимназии временно разбросаны по городу, по гостиным старокиевских особняков. Старший, выпускной класс гимназии занимался в помещении Александра Яковлевича, под руководством национальной патронессы, известнейшей в Киеве украинофилки госпожи Шульгиной–старшей, матери Александра и тетки Василия.

Самые младшие отпрыски Кочубеев, Лизогубов, Шеметов, Скоропадских, Ханенок, Григоренок, Tеpещенок, Демченок, Галаганов, Яневских вошли в гостиную и, прежде чем занять свои места и начать занятия, выстроились перед портретом гетмана Ивана Мазепы на стене и пропели «Ще не вмерла…».

В это время перед особняком Шульгиных на углу — как раз против окон в апартаменты Василия Витальевича и в апартаменты Александра Яковлевича — стоял автомобиль командующего округом. Мотор машины не был выключен — она стояла в полной готовности доставить на предельной скорости офицера для особо важных поручений, штабс–капитана Боголепова–Южина, на телеграф, к прямому проводу в ставку.

В машине, как всегда, сидели два младших офицера штаба — поручики Александр Драгомирецкий и Иван Петров. Драгомирецкий еще со вчерашнего вечера был пьян и никак не мог протрезвиться, сколько ни прибегал к нюханию белого порошка. Он беспокойно спал на заднем сиденье автомобиля, завалившись навзничь и похрапывая открытым ртом. Петров поглядывал в открытые окна то к Василию Витальевичу, то к Александру Яковлевичу. Но взгляд его был как бы отсутствующий, сосредоточенный в себе. Похоже было, что поручик Петров решал в эту минуту: не послать ли ему к чертям собачьим всю эту муру и не попроситься ли назад на фронт, хотя бы и в «ударный батальон смерти»? Ей–же–ей, лучше уж окопы с вшами и вой снарядов над головой, чем вся эта чертова путаница и дьявольская неразбериха!..

3

А слева от шульгинского особняка — сразу за углом Кузнечной, из окон дома № 5, принадлежащего председателю киевского филиала «Императорского российского технического товарищества», всеми уважаемому в городе старому инженеру Пятакову, — в эту минуту слышался шум спора и неистовые крики. Это спорили, как и всегда при обсуждении политических вопросов, и ругались между собой — тоже как всегда — младшие Пятаковы, пятеро братьев: Сашенька, Мишенька, Ленечка, Юрочка и Ванечка. Сашенька, то есть Александр Леонидович, принадлежал к «октябристам» — партии крупного национального капитала; Мишенька, то есть Михаил Леонидович, — к партии «народной свободы», сиречь кадетов; Леонид и Юрий — к социал–демократам; а беспартийный Ванечка, самый младший, был просто за абсолютную монархию.

Александр Леонидович, известный на всем Правобережье специалист по оборудованию сахарных заводов, гудел басом: артикуляция у него была плохая, дикция нечеткая — и потому с улицы через окно трудно было разобрать, что именно он говорит. Однако уже по самому его тону можно было судить, что высказывался он солидно и авторитетно, как старший среди братьев, и язвительно — как вообще принципиальный противник любого вольнодумства, тем паче ниспровержения основ.

Михаил Леонидович — тоже весьма преуспевающий инженер (одет он был в форменный сюртук с петличками министерства путей сообщения) — говорил приподнято, звучным баритоном, коим и прославился более всего на губернских концертах филантропических обществ. В голосе его звучала неподдельная радость.