Алекс Брандт - Багровый молот Страница 15

Бамберг обратил свое лицо к небу. Улыбнулся, задумчиво вдохнул мягкий осенний воздух.

— Да он, кажется, мертвый.

— Все равно тащите его сюда!

Ветер лепит из облаков перламутровую раковину. Тонкие ивовые листья медленно плывут в прозрачной речной воде.

Время остановилось.

Глава 6

Двое слуг внесли в залу огромное блюдо, на котором вздыбил крылья зажаренный лебедь. Князь-епископ протянул руку, помедлил, а затем с хрустом сломал изогнутую птичью шею.

— Садись, угощайся, викарий, — пренебрежительно бросил он. — Вид у тебя такой, будто неделю ничего не ел. Вот ягнятина, потроха, пироги.

— Благодарю, ваше сиятельство, — чопорно поджав губы, ответил Фёрнер. — Но сегодня пятница, постный день.

— Так ты пост соблюдаешь? Зачем? Неужели в рай рассчитываешь попасть? Напрасно. Таким, как ты, Царствие Небесное точно не светит. Будешь поститься, не будешь — все одно в ад. Не знаю, в какой из кругов тебя определят, но точно далековато от входа.

Иоганн Георг хохотнул, закашлялся, стукнул себя кулаком по груди.

— Ладно, чушь. Зачем ты явился? Я ведь уже всех тебе утвердил. Что стряслось? Дыба пылится? Жаровни стынут?

— Вы распорядились подготовить отчет по делу Германа Хейера. Я собрал документы, которые…

— Не крути мне яйца, викарий! — вдруг рявкнул его сиятельство. — Ты и вправду думаешь, что мне интересны твои бумажки? У тебя целый полк мастеров; им только свистни, они и Новый Завет в полчаса перепишут. Убирай, к чертям, папку и говори своими словами. Как получилось, что этого — Хейера, да? — пристрелили у крепостных ворот?

— Капрал Блюмсфельд опознал его и распорядился открыть огонь.

— Нашпиговали свинцом, идиоты… А ведь достаточно было сломать негодяю нос и отвести в караульную.

Иоганн Георг бросил в рот кусок белого мяса и принялся жевать, не глядя на Фёрнера. У князя-епископа болели зубы, и во время еды он перекашивал на сторону рот, топорща серо-рыжую, словно испачканную пылью бороду. Прожевав до конца и сделав пару глотков из серебряной кружки, фон Дорнхайм спросил:

— Тебе известно, что его сестра замужем за нюрнбергским судьей?

— Не понимаю, какое это имеет значение, — сухо ответил викарий.

— Не понимаешь, значит, — недобро хмыкнул фон Дорнхайм. — Вот поэтому ты никогда не будешь сидеть на моем месте, Фридрих. А если б понимал, может, и дождался бы… Теперь слушай, как будут развиваться события: нюрнбергский магистрат, где все и так ненавидят меня лютой ненавистью, обратится с петицией к кайзеру. Напишет, что советник Хейер был убит безо всяких причин и что князь-епископ Бамберга, Иоганн Георг Фукс фон Дорнхайм, потворствует этому беззаконию. Поэтому я спрашиваю тебя, Фридрих: когда сюда явятся посланные кайзером офицеры, что мы им скажем? Судья утвердил арест Хейера?

— Разумеется. Вы же знаете, ваше сиятельство, мы всегда…

— Основание для ареста?

— Как и всегда: колдовство, участие в шабаше.

— Прекрасно. — Князь-епископ перекосил рот. — Какие имеются доказательства?

— Имя Хейера назвала Барбара Ройт. Сказала, что видела его во время сборища на горе Брокен.

— Что еще?

— Ваше сиятельство, предполагалось, что Хейер будет осмотрен на предмет дьявольских отметок на теле, допрошен, а затем признает вину. Но его, видимо, кто-то успел предупредить и…

— Срать я хотел на эти предположения!! — Пудовый кулак князя-епископа обрушился на буковую столешницу. От этого удара стоявшие на столе кубки, тарелки и блюда слегка подпрыгнули; маленький серебряный соусник завалился набок, и жирный ручеек соуса потек по белоснежной скатерти, обрываясь вязкими каплями на пол. — Значит, у тебя есть только слова полоумной бабки, которая к тому же не была приговорена, а испустила дух в подвале у твоих молодцов?!

На лбу викария выступили крупные капли пота. Он промокнул лицо белоснежным платком.

— Я убежден, что другие арестованные смогут подтвердить участие Хейера в шабаше.

— Знаешь, как это будет выглядеть? Как будто кто-то нагадил в штаны, а теперь пытается при помощи куска бумаги все это оттереть.

Фон Дорнхайм снова отхлебнул пива, и его кадык заходил вверх-вниз по мощной, заросшей рыжей шерстью гортани. Отняв ото рта кружку, он протяжно рыгнул и стукнул себя кулаком по груди. На бороде и усах белыми клочьями повисла пивная пена. Глядя на все это, викарий едва заметно поморщился.

— Что, Фридрих, — зло усмехнувшись, громыхнул князь-епископ, — противно смотреть на меня? Конечно, ты же у нас всегда отличался манерами, обходительностью. Наверное, и баб трахаешь исключительно учтиво, перевязав член платочком. Нет? Хотя ты, наверное, давно перестал на девок смотреть — тебе куда интересней, когда подследственные орут в подвалах… Не суетись, не оправдывайся: брюхо у тебя не стеклянное, а все-таки я тебя насквозь вижу. Да только мне плевать, что ты про меня думаешь. Манеры, приятное обхождение — все это придумали слабаки, навроде тебя. Ты ведь только пыжишься, пугаешь всех, а тебя ткни легонько — и растечешься, как яичный желток. Мой дед один на один выходил на матерого кабана, без помощников. Всаживал зверю в грудь рогатину и дожимал до конца так, что наконечник намертво застревал и его приходилось потом обрубать. Вот так — рраз!!

Он резко выбросил вперед правую руку: кулак замер всего в дюйме от холеного лица викария. Фридрих Фёрнер вздрогнул от неожиданности, и толстые губы его сиятельства, который заметил его оторопь, развело довольной улыбкой.

— Таков наш род, такими мы и останемся. Мои предки охотились на медведей и кабанов, вышвыривали соперников из седел во время турниров, дрались за десятерых, отправлялись за тридевять земель в крестовый поход… Семя Дорнхаймов не умрет никогда.

Слушая князя-епископа, Фёрнер изо всех сил старался сохранять хладнокровие. От манер и внешнего вида фон Дорнхайма его мутило.

— Ничего в этом мире не сдвинется с места, пока не толкнешь, — продолжал тот, сжимая крепкий, волосатый кулак. — Конь не повезет телегу до тех пор, пока не перетянешь его кнутом. Слуга не будет работать, пока не поможешь ему зуботычиной. И даже служители церкви не желают работать без того, чтобы их не поторапливали. Ты уверял меня, что строительство Колдовской тюрьмы будет закончено на Троицын день. И что? Даже стены не возвели до конца!

— Ваше сиятельство, позвольте мне…

— Твою мать, Фридрих, я, кажется, говорил, что не следует меня злить. Ты — второй человек в епархии, вице-король практически, тебя даже тенью моей называют. И что?! Пока я занимаюсь государственными делами, моя тень, вместо того чтобы поддерживать меня, потихоньку срет за моей спиной? Будь я помоложе, я бы, может, и не стал ничего говорить. Прежде я был добрее. Да только люди не умеют ценить чужой доброты. С этой чертовой — да простит меня Святая Дева! — епархией, с этими нерасторопными помощниками, которые возомнили себе, будто смысл их жизни — наслаждаться жратвой и бездельем, я, похоже, утратил остатки терпения. Запомни, дружок ты мой напомаженный, терпение мое измеряется очень просто — это длина вытянутой руки. Кто сократит его хоть на дюйм, получит крепкий удар в зубы. Видел моего камердинера? Я ему левую сторону хорошо проредил, он теперь лишний раз рот старается не открывать. Да не бледней ты, — князь-епископ усмехнулся, — не трясись. С твоей должностью зуботычины не положены; подведешь меня — наказание будет суровей. Я многое тебе доверил, Фридрих, и буду очень расстроен — очень! — если это было ошибкой с моей стороны. Ты же умный человек, в университете учился, знаешь, что человек очень досадует своим ошибкам. Верно? Вот, головой киваешь… Значит, я прав. Так что возьми-ка теперь свою папку и запиши — крупными буквами запиши! — что если к зиме строительство не будет закончено, ты, Фридрих Фёрнер, распрощаешься с должностью. Какое-то время посидишь, конечно, надо же будет пропихнуть это через капитул. Но все дела заберет себе доктор Фазольт.