Александр Дюма - Княгиня Монако Страница 157

Молодой человек был вынужден обогнуть разделявший их источник; я видела, как он скрылся за деревьями, продолжая кричать. Очень скоро он вернулся и сказал: — Она исчезла. Теперь мы ее не увидим.

Я на это очень надеялась, ибо мне не достает храбрости при встрече с обитателями потустороннего мира. Герцог приблизился и подал мне руку, чтобы помочь выбраться из густых зарослей. — Мне такого больше не выдержать, — сказала я.

— Ах! Значит, вы не любили Мадам, как я, иначе бы вы чрезвычайно обрадовались ее появлению. Бедная тетушка! Значит, ее привидение появляется! Это действительно так!

Мы двинулись в путь: мой спутник был взволнован, растроган и чуть ли не весел, а я страшно напугана. Я вздрагивала от малейшего шума и невольно прижималась к юноше, как прижималась бы к любому другому в подобных обстоятельствах. Мало-помалу он начал меньше говорить о Мадам и больше обо мне; я ничего ему не отвечала, но он становился более настойчивым и ласковым, а в ту пору герцог Монмут был очень красив, очень остроумен и пылок!

Тенистые аллеи этого парка великолепны, и воспоминание о них доставляет мне удовольствие даже сейчас, когда мне не суждено больше это увидеть. Луна озаряла просторные лужайки; мне кажется, что у цветов был тогда более приятный аромат; ручьи журчали более благозвучно, а их воды искрились более ярким блеском; травы, усеянные мхом и фиалками, так и манили отдохнуть — воспоминания ранней юности часто весьма обманчивы.

На следующий день я вернулась в Париж одна. Господин Монмут провел там всего три месяца: он был во Франции лишь проездом, и его снова призвали в Англию — королю этой страны не нравилось, когда герцог был далеко; его беспокойный ум и беспрестанно возникавшие честолюбивые устремления внушали государю опасения, и я полагаю, что они возникали у него не напрасно.

Что касается призрака Мадам, то я не знаю, как к этому относиться. Вскоре произошло одно событие, которое порой заставляет меня стыдиться своего малодушия; впрочем, возможно, что в тот день мы видели настоящее привидение.

Как-то раз, вечером, один из лакеев маршала де Клерамбо отправился зачерпнуть воды из источника; он увидел там никому неведомую высокую женщину в белом, которая исчезла столь же быстро, как я уже рассказывала. Бедняга вернулся домой с криком, что он повстречал Мадам; он так испугался, что заболел и умер.

Господин де Ластера, управляющий замка, не был столь легковерным, как я и другие; с многочисленным конвоем он отправился к источнику и потрудился спрятать своих спутников; увидев выходца с того света, он пригрозил как следует отделать его палкой, если тот не признается, кто он такой. Призрак произнес:

— Ах, господин де Ластера, не причиняйте мне зла, я бедная Филипинетта.

То была деревенская старуха семидесяти семи лет от роду, отвратительная беззубая уродина с красными глазами, распухшим носом и ртом до ушей — словом, сущее чудовище. Ее хотели посадить под замок, но Мадам этому воспротивилась. Я была свидетелем того, как старуха пришла ее благодарить.

— Однако, — спросила принцесса, — с чего вам вздумалось разыгрывать из себя призрака, вместо того чтобы спокойно спать?

— Ах, сударыня, — со смехом отвечала старуха, — мне не годится сожалеть о том, что я сделала: в мои годы люди спят мало, им достаточно малейшего шума, чтобы проснуться. Все то, что я вытворяла в молодости, не развлекало меня так, как игра в привидение. Я была уверена, что люди, которых не устрашит моя белая простыня, испугаются моего лица. Эти трусы корчили такие рожи, что я умирала со смеху. Такая забава была мне наградой за то, что я целыми днями таскаю корзину за спиной.

Я почувствовала, что краснею; мысль о том, что я оказалась в числе этих трусов, что я была у источника не одна и что старуха могла рассказать об этом, не давала мне покоя. Я рискнула выяснить, чего мне следует ждать. — Вы могли бы узнать людей, приходивших к источнику? — спросила я. — О! Конечно, сударыня, я бы узнала их всех до одного. — А меня вы там, случайно, не видели?

— Никогда, никогда в жизни, сударыня, но, по-моему, я однажды встречала там племянника покойной Мадам, этого английского красавца-вельможу в роскошных одеждах; говорят, что он сын короля.

Я приняла это к сведению. Старая чертовка знала все. Я сделала ей неплохой подарок и написала г-ну Монмуту:

«Наш призрак оказался всего лишь старой уродиной по имени Филипинетта, которой покойная Мадам при жизни оказывала благодеяния, и теперь, после ее смерти, та изображает из себя принцессу. Если бы Мадам знала, кого мы были готовы за нее принять, она бы ни за что нам этого не простила. Мне кажется, что в ту ночь мы сильно ошиблись».

Граф де Шарни, которого Мадемуазель пригласила в Люксембургский дворец, обрадовался, что Монмут уехал, поскольку он жаждал возобновить наше прежнее знакомство. Он был весьма привлекательный мужчина, чрезвычайно храбрый и учтивый, при всем том, что матерью его была Луизон. Месье и Мадам встретили графа чрезвычайно радушно; он провел более половины своей жизни в Сен-Клу и приезжал вместе с ними в Париж во дворец Грамонов, где отец и еще одна особа охотно его принимали. Мадемуазель собиралась женить юношу на родственнице Партичелли, который столько наворовал и давал ей приданое, но граф отказался наотрез; мне редко доводилось видеть столь влюбленного в меня человека.

В то же время у моего брата был роман с герцогиней де Бриссак, и я вас уверяю, что никогда мне не приходилось так веселиться. Она была непревзойденной кокеткой, а он отличался необычайной заносчивостью. И он и она делали вид, что пылают взаимной страстью, хотя, в сущности, были равнодушны друг к другу: каждый из них был слишком поглощен собственной персоной, чтобы думать о ком-нибудь еще.

Влюбленные умничали часами напролет, витали в облаках, уносясь в необозримые дали. А их письма! Что это были за письма! Я сохранила их, но, к своей досаде, не могу теперь отыскать. В этих письмах — какая-то дистиллированная любовь, это постоянно кипящий перегонный куб; и он и она изъясняются не так, как другие, и даже в обычных записках, в которых люди, как правило, не подыскивают выражения, они употребляют самые вычурные фразы. Между тем г-жа де Бриссак выбрала себе про запас другого любовника — г-на де Лонгвиля, из-за которого с ней соперничали многие женщины, не считая тех, кто завидовал ей тайком. У супруги маршала де Ла Ферте был от него сын, что служило надеждой для г-жи де Монтеспан, желавшей узаконить своих внебрачных детей, причем так, чтобы не звучало имя матери. Маршал, смертельно ревновавший свою жену, тем не менее представил ей г-на де Лонгвиля и малыша Бона (графа де Фиески) как молодых людей, которых уже можно знакомить с дамами. После этого он не раз упрекал г-на де Лонгвиля, в ту пору графа де Сен-Поля, за то, что тот не приходит к нему в гости (это было вскоре после рождения плода тайной любви). Господин де Лонгвиль отвечал на это маршалу с полнейшим спокойствием: