Сергей Самаров - Прыжок через пропасть Страница 16

— Убит? Вот как?

«Датский коршун» внезапно улыбнулся. В действительности, он просто страшно оскалился, пологая, что это улыбка.

— Мне говорил один из бояр, что послал верного человека. Это не я послал. Запомни. Кровь воеводы на ваших неверных боярах.

Герцог несколько раз то ли кашлянул, то ли каркнул, изображая смех.

— Пойдем, отец, — позвала Рогнельда чуть не со стоном. — Мне больно стоять. Твой внук у меня под сердцем волнуется и бьет ногами. Пойдем, отец…

Последний довод подействовал на Гуннара. Великий Один не дал ему сыновей и внуков. И вот ожидается первый. Которого он желает видеть наследником и продолжателем своего дела.

— Пойдем, Рогнельда… — в голосе появилась даже непривычная нежность.

Они двинулись вслед за сотником и глашатным, освещающих дорогу факелами. Полусотня данов, недолго сомневаясь, без команды двинулась следом, отстав шагов на сто и оставив на месте боярские дружины.

Двери Дворца Сокола были по-прежнему гостеприимно распахнуты. Так показалось Гуннару. И ему пришлось оценить это гостеприимство сразу же, как только он ступил за порог. За широкими и тяжелыми дверными створками спряталось по два стражника. Едва Гуннар перешагнул критическую черту, недавно прочерченную по воздуху рукой Рогнельды, как створки с шумом захлопнулись. Герцог обернулся на скрип дверных петель, и тут же четыре копья вонзились в него, пробивая кольца кольчуги. Два дана, что сопровождали Гуннара, отскочили к стене, пытаясь выхватить мечи, но и этих другие стражники мгновенно пригвоздили к деревянной обшивке.

С площади послышался шум. Сотник выглянул в окно. Стрельцы с галереи за секунды расстреляли опустивших щиты данов. Следующие стрелы достались боярским дружинам, которые, сообразив, что остались без предводителей, спешно отходили в улицы, прикрываясь щитами. А еще через минуту боярские дружины хлынули назад — это подоспели дружинники, вызванные Дражко из усадьбы.

— На площадь! — скомандовал сотник стражникам. — В копья!

Стражники устремились к выходу, словно река остров, огибая своим течением Рогнельду. Она стояла на коленях перед отцом, бессильно раскинувшим руки, и шептала:

— Прости меня, отец… Мне пришлось выбирать между тобой и мужем… Прости меня, отец…

Кто-то второпях наступил на руку герцога. Тело убитого качнулось. Это заставило Рогнельду испуганно вздрогнуть и взяться за эту руку. Пульс на запястье не бился.

Она так и стояла, когда избиение боярской дружины закончилось. И простояла бы еще долго, если бы не спустилась сверху княгиня-мать, не обняла ее за плечи и не увела.

— Пойдем, пойдем, дочка…

— А отец?

— О нем позаботятся.

Дражко выслушал рассказ матери не прерывая. Спросил, когда старая княгиня замолчала:

— К Годославу нарочного отправили?

— Сфирка, с разрешения княгини, тотчас, как весь этот ужас закончился, человека отрядил. Самой-то Рогнельдуш-ке не до того было…

— Где она сейчас?

— Она плохо себя чувствует. Ребенок бьется наружу, волнуется… К ней позвали старух, напоили княгинюшку отварами. Сейчас должна уснуть.

Но княгиня, оказывается, не уснула. По скрипу двери и по повороту головы матери Дражко понял, что в комнату кто-то вошел. Сам он подняться не мог и повернуть голову не мог, потому ждал, что пришедший сам заявит о себе.

— Как он? — раздался голос Рогнельды.

— О тебе, княгинюшка, спрашивает.

— Подойди… Я тебя не вижу, — сказал Дражко. Рогнельда подошла. Глаза князя-воеводы по-прежнему

видели плохо.

— Наклонись.

Она слегка наклонилась и положила руку ему на перевязанную грудь.

— Ты, Дражко, будешь жить долго.

Рогнельда, обычно белокожая, но с румяными, щеками, сейчас была очень бледна.

— Я буду жить… И ты будешь жить… И Годослав будет… И твой сын… Ты вела себя достойно… Так, как должна вести себя жена Годослава… Муж будет тобой гордиться, будет детям рассказывать о твоем подвиге. Если бы не твоя воистину… не женская воля, всем бы нам сейчас качаться на виселице, и здоровым, и раненым, — такая длинная фраза стоила Дражко потери сил. Он даже глаза в измождении закрыл.

Рогнельда помолчала с минуту. И сказала, обращаясь даже не к князю-воеводе, а скорее к себе, сказала тихо, внутренне чувствуя произносимые слова:

— Когда мой сын вырастет и спросит меня про деда, я расскажу ему, что именно он заманил герцога Гуннара в ловушку, где того ждала смерть. Он и его мать. И за это оба мы будем прокляты богами до дня Страшного суда, когда Хель[11] призовет нас к ответу.

Княгиня не плакала, не стонала, не показывала никому своих чувств, хотя чувства эти, должно быть, клокотали в ее душе. Внешне Рогнельда выглядела все такой же невозмутимо-холодной. Но теперь Дражко, снова открыв глаза, видел, как трудно дается ей это спокойствие.

— Ты спасла княжество и мужа, — он чуть не добавил «и меня», но вовремя сдержался. — Иначе его обязательно убили бы.

— У меня не было выбора. Или отец, или муж… Я знаю. Я должна была расплачиваться за грехи своего отца. Я рас^ платилась. А мой сын будет расплачиваться за мои грехи. Это мучает меня. Он ведь еще не родился и не знает, какая страшная судьба его ждет. Его и всех моих детей…

— Судьбу не знает никто.

Рогнельда чуть замялась, но все же сказала: — Власко знает. Дражко напрягся до боли. Вспомнилось, что говорил ему парень о последнем дне княгини.

— Ты разговаривала с Власко?

— Да, я призывала его и спрашивала. Он опять смотрел в воду, а потом сказал мне, что ждет меня и моего сына.

Князь-воевода задергал усами. Ему в самом деле было больно.

— Ты не спрашивала у мальчика, как можно избежать сей участи?

— Избежать участи? Это, Дражко, невозможно. Судьба расписана на небесах. Да и зачем ее избегать… Ее избегать не надо…

Дражко хотел помотать головой, но от боли, подступившей опять, только его усы взлетели кончиками к самым бровям. И большого труда ему стоило не застонать.

— Это не правда. Если бы судьбу нельзя было изменить, то Власко не посоветовал бы мне сменить кольчугу на бах-терец… Это изменило мою судьбу, спасло меня от первого смертельного удара, который пришелся между лопаток.

— Я не хочу, чтобы моя судьба изменилась, — после паузы сказала Рогнельда так тихо, что Дражко едва услышал. — Все должны принести плату, за совершенное. Моя плата — смерть отца. Мой сын тоже заплатит за меня.

— Значит, проклятье ляжет на весь род Годослава? — спросил князь-воевода, надеясь хотя бы таким образом направить ход ее дум на заботу о муже и отвлечь Рогнельду от дурных, беспокоящих мыслей.

— На всех потомков, рожденных мной, — ответила она очень твердо, словно сообщила о давно решенном. — Поэтому князь должен взять себе вторую жену. Я сама скажу ему об этом.