Михаил Гус - Дуэль в Кабуле Страница 16

— Старайтесь лучше узнать языки татарский, киргизский, — говорил Зан. — Изучайте все, что относится к Бухаре и Хиве. Узнайте край этот. Дайте узнать себя—и участь ваша переменится к лучшему. Поверьте слову моему, здесь замышляются большие предприятия, и предстанет и перед вами арена, на коей вы отличитесь!

Ян внимательно слушал. Когда Зан замолк, Виткевич, скрестив руки на груди, повернулся к собеседнику.

— Верю вам, — чуть глуховатым голосом произнес Виткевич. — Уже шесть с лишним лет под солдатской лямкой вопрошаю я судьбу: что сулит она мне далее, и во тьме грядущего я доселе ничего не различил… Ворочусь ли туда, где сердце мое осталось, — в отчизну, или суждено здесь окончить свои дни… И что делать мне с собою, с силами моими, знаниями?

Зан остановился и положил руку на плечо Виткевича, приглашая его замедлить шаг.

— Мой милый Ян, вы молоды, но уже многое испытали. Судьба закалила вас. Обстоятельства теперь складываются благоприятно. Так не мучайте себя напрасными сомнениями, отдайтесь на волю обстоятельств, коими и мы, друзья ваши, способны управлять в ваших интересах, да и вы можете направлять к своей пользе. Учитесь, работайте, там видно будет.

Министерство иностранных дел проявляло большую озабоченность получением сведений «о Бухарин, преимущественно о торговле сего государства и его внешних отношениях между прочим, и в Хиве», — так писал Нессельроде в инструкции Грибоедову, поручая ему производить «разыскания о древнейших и новейших известиях, относящихся до торговых караванных путей, идущих от берегов Каспийского моря в Индию и в сопредельные оной земли».

Точно такие же инструкции преподал Азиатский департамент и Генсу, назначая его председателем Пограничной комиссии.

Генс тщательно изучал земли между Сыром — Яксартом и Аму — Оксусом через своих агентов: торговцев, бродячих дервишей паломников. Дабы ввести Виткевича в курс дела, он приказал ему познакомиться с накопленными материалами.

— Средняя Азия для России много важнее, чем Африка для англичан, — сказал Генс Яну, — и нам надобно сперва хорошо узнать ее!

Виткевич погрузился с головой в богатый архив Пограничной комиссии, собранный неустанными трудами Генса: тут были материалы о Хиве, Бухаре, Коканде, Ташкенте, о кочевниках — туркменах и казахах, об отношениях между ханствами Средней Азии и об их сношениях с Россией и со странами по ту сторону Аму — Афганистаном, Пенджабом, Кашмиром, Индией.

Внимание Яна привлекли многочисленные записи расспросов выходцев из этих стран — купцов, паломников и возвращавшихся из плена русских подданных. Они рисовали живую, яркую картину быта и нравов, столь отличных от европейских, и возбуждали желание самому окунуться в жизнь столь пеструю, полную неожиданностей, опасную и вместе с тем увлекательную…

Но Ян разглядел и прозаическую, сугубо деловую сторону в том, что читал: российская торговля уверенно проложила дорогу через пески и пустыни до Бухары и далее в Кабул и устремилась к Инду. Караванный путь этот существовал с незапамятных времен, по нему ходили послы Бабура к Ивану Грозному. Степные кочевники-разбойники грабили караваны, угоняли людей в рабство. Средоточием этого разбойничьего промысла была Хива. На двенадцать-четырнадцать миллионов рублей товаров проходило из России и в Россию по этим путям, и оборот торговли неизменно возрастал от года к году. Поэтому и убытки от хивинцев становились чувствительнее, тем более, что хан хивинский обложил русские товары вчетверо большей, чем обычная, пошлиной…

Об экспедиции Муравьева Виткевич знал из прочитанной еще в Орске его книги. А в архиве Пограничной комиссии он познакомился с докладной запиской Ефремова, в 1806 году представившего министру иностранных дел Румянцеву план экспедиции для «замирения Хивы».

Румянцев, невзлюбивший Ефремова, никакого хода записке не дал. Так же поступил и сменивший его Новосильцев…

— Новосильцев! — воскликнул Ян. — Никак не думал я, что снова мы повстречаемся…

Отложил в сторону бумаги и задумался… И снова перед ним толстый, плюгавый человек, весь трясясь, кричит:

— Попался, попался! В Сибири сгною!

Тысячи верст и сотни дней легли между тем памятным вечером в кабинете Новосильцева в Вильно и нынешним днем в архиве Пограничной комиссии в Оренбурге…

«Разве я тот же Ян, с таким же пылом юности? Двадцать два года — не шестнадцать… Что же я приобрел взамен потерянного?»

Ян не успел ответить на вопрос, который не раз задавал самому себе. Генс потребовал его к себе и сказал:

— В Оренбург с караваном прибыл от хана бухарского посланец Балты Кули-бек. Отправляйтесь в Меновой двор и сопроводите посланца с подобающим уважением в Пограничную комиссию. Граф Сухтелен примет его.

Меновой двор, как всегда, оглушил Виткевича ревом верблюдов, криком ишаков, разноязычным говором погонщиков верблюдов, носильщиков, торговцев, нищих.

В лучшем каравансарае, под навесом, на высоком помосте важно восседал пожилой бухарец в трех, надетых один на другой, халатах, в ослепительно белой чалме.

— Ассалам алейкум, — сказал Виткевич, приблизившись к помосту и прижав руки к груди.

— Ваалейкум ассалам, — неторопливо ответил посланец из Бухары, поглаживая бороду.

— Высокочтимый граф, военный губернатор и командир Отдельного Оренбургского корпуса повелел мне сопроводить вашу высокую личность в отведенную вам резиденцию, достойную славы и могущества благоухающего доблестями благочестия эмира, вашего повелителя, и отвечающую высокому сану вашей личности.

Балты Кули-бек неторопливо сошел с помоста, сел на коня и в сопровождении своих слуг и Виткевича проследовал в город…

После обильного угощения посланец объявил Генсу, что повелитель правоверных, средоточие наук, благоустройства и славы, шлет его, своего слугу и раба, к подножию престола государя императора, дабы испросить помощь против дерзости и коварства недостойного и презренного хана хивинского Алакули. Сей нечестивец и вероотступник чинит разбой и грабеж. Коварные инглязы, как то доподлинно стало известно преславному эмиру, всячески побуждают хана Алакули к нападению на Бухару.

— Дела хана хивинского худы, — сказал Генс, — а от дурных семян — дурной плод! По незначительности л бессилию своему Хива не может причинить могущественной России большого вреда, но терпению нашего всемилостивейшего государя — да продлит господь дни его! — настает предел… А потому и обращение его высочества эмира будет доведено до государя императора и не останется без милостивого ответа.