Мор Йокаи - Когда мы состаримся Страница 16

— Будешь есть крендель? Подымешь крендель сейчас же?

Он лягался, кусался, потом вдруг расхохотался, прося — на удивление мне по-латыни — отпустить; давай, мол, мириться. Я отпустил его, мы подали друг дружке руки, и Генрих сразу пришёл в хорошее настроение.

Но всего удивительней было, что Фанни, вместо того чтобы броситься брату на подмогу, глаза мне выцарапать, всё время визжала от восторга и хлопала в ладошки. Её наша драка только забавляла.

Втроём полезли мы разыскивать куски кренделя, которые добрый малый тотчас и отправлял по назначению с довольным видом. Тут Фанни тоже достала несколько припрятанных для него яблок. Ну и ну! Оказывается, у этой нахальной девчонки то же было на уме.

С тех пор мы стали с Генрихом добрыми друзьями — и дружим по сей день.

Я улёгся, думая с любопытством: что-то приснится мне в этом доме? Есть такое поверье: сон, увиденный в чужом месте, где ночуешь впервые, обязательно сбывается.

Мне приснилась моя курносая знакомица.

Привиделась она мне ангелом — с такими же точно пёстрыми крыльями, как в одной поэтической легенде Верешмарти,[28] прочтённой незадолго перед тем. Я шёл, а она парила возле, только ноги у меня были как свинцовые, плохо повиновались, а надо было спасться от чего-то, убегать, и вот она коснулась моей руки — и я тоже с нею понёсся, еле касаясь земли.

Ужасно меня это раздосадовало. Курносый ангел! Бывают же такие нелепые сны.

На другой день мы встали рано, мне показалось — ни свет ни заря, так как в узком дворике, куда смотрело окно нашей каморки, было совсем темно. Подручному пекаря, Мартону, вменено было поэтому в обязанность кричать ежедневно в дверь перед утренней выпечкой: «Surgendum, discipule!»[29]

Услышав первый раз это громогласное понужденье, я вознегодовал: подумать только, подымать насильно, что за наглость. Но Генрих мигом вскочил, растолкал меня, и, подкрепляя латынь жестикуляцией, предложил: пошли в пекарню, посмотрим, как кренделя, рогалики пекут. Можно прямо так, в холстинковых рубахах, как пекари ходят.

Я всегда был любопытен, легко поддавался уговорам. Мы надели шлёпанцы и спустились вниз.

Заманчивое место, издали дающее знать о себе сладковатым ароматом теста. Кажется, стоит только вдоволь надышаться — и уже насытился.

Просторная, чисто подметённая пекарня была белым-бела, как снегом припорошена. Кругом большие мучные лари, огромные корыта с подходившим тестом. Шестеро молодцов в белых рубахах и белых передниках отхватывали от него куски, раскатывали на белых досках, плели кренделя, рожки, всякую сдобу. В устье громадной белой печи ровными рядами уже румянился передовой отряд, соблазнительным запахом наполняя всё помещение.

Завидев меня, Мартон поздоровался на ломаном венгерском языке: «С добрым утром, добрым утром», а Генриха не преминул поддеть, подтолкнув локтем:

— Bonum magnum pergo![30] Что, больше вас небось знаю из латыни.

И залился смехом, весело мне подмигивая.

У Мартона был особый дар: подымая или сводя брови, умел он одновременно двигать всей кожей головы, перемещая взад-вперёд свой колпак. И в подкрепление шутки он, чтобы рассмешить, тот час пускал в ход для верности эту свою забавную способность.

Генрих же, засучив рукава, сам взялся за работу наперегонки с подмастерьями. Ловко раскатывая тесто, плёл из него завитушки — ничуть не хуже других и просиял от удовольствия, когда старший его похвалил.

— Смотрите-ка, хоть сейчас в подмастерья, — обратился ко мне Мартон. — Два года — и пекарь. А хозяин наперекор всему латыни его учит. Ратсгерром[31] хочет сделать. — И одним движением бровей перетянул назад свой колпак вместе с шевелюрой, ходившей как парик на пружинах. — Ратсгерр, господин советник, значит. Перья писчие грызть с голодухи! Здравствуйте, пожалуйте. Мне хоть башню святого Михая[32] за это предложи, не соглашусь. Ратсгерр… Бумаги под мышку, перо за ухо — и пошёл пекарни проверять, булки взвешивать, нет ли недовеса.

Как видно, Мартон не представлял себе городских советников за иным занятием, кроме как взвешиванье булок, каковое явно не вызывало у него сочувствия.

— Конечно, возьмёшь грех на душу — и они вежливенькие станут. Трудов не пожалеешь — их тоже можно умягчить. Куличи подноси вон на каждую пасху — и пеки себе пышечки хоть с мизинчик вместо булочек. Ох уж эти «герры Динтенклексы»!

И Мартон не удержался, чтобы не спеть довольно немелодичные куплетцы, каждый из которых заканчивался рефреном: «Ойе, герр Динтенклекс!»[33]

Двое-трое подмастерьев подхватили песенку, из которой я не понял ни словечка. Но Мартон, едва доходило до припева, так вздёргивал угол рта вместе с левой бровью, стряхивая кисточку себе на лоб, что не оставалось сомнений: этот герр Динтенклекс в глазах подмастерьев — фигура прекомичная.

— Ну да, конечно: Генриху право надо изучать! Хозяин говорит, сам бы стал ратсгерром, если б выучился на него. Но, слава богу, не выучился. И всё равно прямо замучил нас этой своей учёностью. Всё хочется ему показать: и я, мол, знаю по-латыни. Ох уж эта его латынь! — И кожа у Мартона на голове так и заходила вверх-вниз от подмигиваний, долженствовавших выразить мнение о хозяйской латынщине. — А вы-то часом не в ратсгерры готовитесь? — спросил он меня вдруг подозрительно.

Я со всей серьёзностью заверил его, что не собираюсь, в комитатскую управу пойду.

— А! Комитат! Вице-губернатор? Это дело. Решпект! В коляске, чёрт возьми! В грязь калоши не надо надевать. Это — пожалуйста. — И в знак уважения к моей предполагаемой будущей должности так высоко вздёрнул брови, что колпак съехал на самый затылок. — Ну, Генрих, а теперь хватит кренделя плести! Идите-ка учите урок, а то опять без завтрака останетесь.

Тот и ухом не повёл, будто не ему сказано.

Сам же Мартон нарезал тем временем на равные куски тесто Для рогаликов. Для этого надобен хороший глазомер, чтобы не подвести ни хозяина, ни покупателей, выпечь рожки в точности одинаковые.

— Вон, видите, латынь не по нём, больше тут любит. И то: чтó нашего ремесла краше, приманчивей, благодарней? Труд самый благодатный: хлеб насущный печём. Наша работа в молитву даже вошла: «Хлеб наш насущный даждь нам днесь». Разве о мясниках, о портных, о сапожниках в молитве говорится? А? Молятся о мясе, об одежде, о сапогах? Что-то не слыхал. А вот о хлебе — да. Или о ратсгеррах есть какая-нибудь молитва? Знает кто-нибудь? О ратсгеррах в молитве говорится?

— А как же! — вставил молоденький подмастерье. — «Избави нас от лукавого».