Роберт Паль - И на земле и над землей Страница 17

Уронил голову на подушку, закрыл глаза и опять ушел в свои навьи сны.

— Стало быть, повсюду как у нас — усобицы, распри, — горестно вздохнул Ягила, — оттого и ночь эта… И злобство везде…

Взял новую дощечку, обтер рукавом невидимую пыль и снова зашоркал железным писалом.

«И так промежду русами содеялась распря и усобица. И Жаля встала между ними и стала плакать и выговаривать, да не идем за такими, потому как там будет погибель наша, и дождемся так той поры, как от нас не будет ничего. Вспомним же о том, как во времена Орея Отца был Славных род един. А после Орея Отца его три сына разделились натрое. И стало так же с венедами и русколанами, что разделились надвое. То же и с борусами, что разорвались надвое — так нас уже почти с десяток будет. Почто же гряды городить и огороды устраивать, коли нам делиться до бесконечности? Ведь Русь единая-то только может бороться и побеждать, а не десятки… А как враг напал на нас, должны обороняться мы, а не говорить, какой отец у вас (и у нас). Есть ли коров с десяток хоть, и пропади из-за врага хоть сколько, то ищешь их. Ты ведь есть и пребудешь в Роде до твоего конца… Матерь Всеслава бьет крыльями и на сечу нам идти речет. И надобно идти, и не до кушаний-еды, лакомого сала — пусть придется спать нам на земле сырой и есть зеленую траву, покуда не будет Русь вольной и сильной».

«Вот прилетела к нам и села на дерево и поет Птица, и всякое перо — иное, и сияют разные цвета. Стало в ночи как днем… И та птица Солнце-Царь не есть, а она от Того начала быть… И бьет ведь крыльями Матерь Всеслава и поет песнь к сече. Бивались мы с врагами. Так вспомним же о том, каковы Отцы наши ныне во Сварге синей и глядят на нас, и хорошо усмехаются нам. И так мы не одни с Отцами нашими. И подумаем о помощи Перуновой, и видим вот, как скачет во Сварге Вестник на коне белом. И он меч воздвигает до небес и разгоняет облака, и гремит гром, и течет вода живая на нас. И пьем ее, ибо она в любом случае от Сварога до нас жизнию течет. И пьем ее как источник жизни божеской на земле… Так чуй, потомок, славу ту и держи сердце свое о Руси, которая есть и пребудет нашей землей…»

На следующий день отец, вот так же очнувшись, попросил есть. А увидев сына с дощечками, просиял ликом:

— Иоанновым письмом пишешь? Не забыл наказа моего?

— Стараюсь, отче. Много уже нарезал. Прочесть что-нибудь?

— Чти, сыне, чти! Очень того жажду!..

Ягила перебрал свои дощечки, взял две и, поначалу смущаясь, стал читать:

«То ведь Матерь Всеслава поет во Сварге о подвигах ратных. И пойдем от домов своих и бросимся на врагов, чтобы дать им отведать русского меча. Сеча ясная речет, что не надобно нам другого делать, а лишь идти вперед. А «назад» не должны мы говорить, потому как нет у нас задов, а есть только переды. И быстро пойдем, кто быстро идет, быстро имеет славу, а который потиху идет, то вороны на него каркают и куры квохчут… И это — другим научение, чтобы знать, что Правь есть с нами, а Нави не боимся мы с вами, потому как у Нави нет силы против нас… Вот ведь Матерь Всех бьет крыльями о трудах ратных и славе воинам, которые испили воду живую от Перуницы в сече жестокой. И та Перуница летит к нам, и она рог дает нам, полный воды живой для жизни вечной герою нашему, который меча вражеского получил, а голову отрубленную потерял. Так смерти нет у нас таким, но жизнь ведь вечная…»

Посмотрел — слушает ли отец. Тот лежал тихо, смежив веки, будто опять уснул. Но не спал.

— Чти, сыне, чти. Я слушаю, как ту воду живую пью…

И Ягила опять стал читать:

«…А умрет — и на луга Свароговы идет, а тем Перуница речет: «То ведь не кто иной, а Рус-герой, а не грек и не варяг, а славный[19] роду славного». И он идет вслед за пением Матеревым, Матери Всех Наших, на луга твои, Свароже великий! И речет ему Сварог: «Иди, сыне мой, к красе этой вечной и там узришь ты своих деда и бабку. А они-то в радости и веселии тебя узрят. Плакали они много доныне, а теперь им будет возрадоваться о жизни твоей вечной до конца концов». А краше того, что там, мы не ведаем… И так дойдем до Рая нашего и узрим цветы прекрасные и деревья, и луга. И нам свивать снопы, на полях тех жито убирать и ячмень веять, и пшено-просо собирать в закрома Сварожьи. То ведь богатство иное, потому как земное было во прахе и болезнях, и страданьях, — и да будут мирными дни его вечные. А мы остаемся на месте его и бьемся сурово, а падем со славою — туда пойдем, как тот. Вот ведь Матерь Всеслава бьет крыльями по бокам обапол[20], как возжженная, сияет светом нам. И всякое перо иное: красное, синее, голубое, желтое и серебряное, золотое и белое. И она ведь сиять, как Солнце-Царь, умеет и вокруг идет посолонь[21]. Она ведь светит семью красками, которые заветом о богах наших стали. А Перун, ее узрев, гремит в небе ясном. Она ведь — наше счастье, и так нам надобно всю силу отдать, чтобы мы увидели то же и отсекли старую жизнь нашу от новой, как рубят дрова в доме огнищанина простого…»

Дочитав и эту запись, Ягила умолк. Стал ждать, что скажет отец Зарян. Но тот долго не отзывался, должно, опять в сны ушел, решил Ягила, но старец не спал. В широко открытых его глазах стояли чистые слезы любви и умиления.

— До чего же красив, сыне, язык наш русский! Я на многих реку, многие понимаю, но другого такого не ведаю. На нем, думаю, боги на небесах говорят. — Помолчав опять, с чувством добавил: — А какая вера у нас светлая! Сколько в ней доброты, человеколюбия, мудрости. И опять же — красоты. Нам не нужно составлять с Творцом какого-то ряда[22], как это делают иудеи и идолопоклонники-язычники: «Дай нам, Бог, то, а мы тебе это!» Мы славим их, как своих родичей, оттого и славяне. Оттого еще, что Матерь Всех Наших — Всеслава. И никого наша вера не пугает, как у христиан — адом, и не подвигает на жестокости и захват чужих земель, — как у сарацин-магометан. Для нас и смерть — праздник. Вот умру — не плачьте и не скорбите, а пойте и веселитесь. Я ведь к праотцам своим ухожу, в Сваргу вечную!.. Святым путем Прави.

— Так и будет, как с любым из нас. Но мы еще поживем, отче. И здесь, на земле, еще попоем славы своим богам-родичам. И ты нам расскажешь, что приключалось с тобой в дорогах, как живут наши и иные племена.

Ягила отодвинул свои дощечки к стене и, видя, что отец еще слаб для долгих бесед, поправил его постель, убрал посуду и вышел на крыльцо, сидя на котором, что-то тихо обсуждали Добрец с Благой.

С той поры, как тот вернулся из Империи, они очень сблизились. Может уже слюбились. И это было бы хорошо, если бы глупое сердце при мысли об этом не плакало горькими слезами.