Густав Эмар - Золотая лихорадка Страница 17

Курумилла, следуя своей натуре, был все так же осторожен, как и пятнадцать лет тому назад, если не больше. Он, казалось, все гкдел и слышал даже в то время, когда спал, а днем бдгтелькый арауканский вождь то и дело метался, не говоря кн слова, от одного конца стада к другому и так хорошо охранял общую безопасность, что не произошло никакой несчастной случайности за все время путешествия. Не произошло, но до того момента, с которого мы станем продолжать каш рассказ.

Они спустились с лесистых откосов Сьерры-Невады и вступили в бесплодные песчаные степи, простирающиеся до самого моря. Здесь на своем пути, за исключением Сан-Хосе и Монтеррея, двух полуразрушенных городов, путешественник встречает только низкорослые деревья и колючие кустарники, которые покрывают громадные пространства.

За три дня до прибытия в Сан-Хосе, собственно не город, а жалкое пуэбло, где находят себе временный приют охотники и погонщики, посещающие эти места, и где население, вымирающее от изнурительной лихорадки, не в состоянии оказать какую-либо помощь путешественникам (те, наоборот, сами должны его одевать и кормить), караван расположился лагерем на берегу небольшого ручья, где росло несколько деревьев и чахлых меските49. Морской ветер беспрестанно тряс их и покрывал тем мелким песком американских побережий, который набивается в глаза, в нос и в уши, и от которого нет никакого спасения.

Громадный огненный шар солнца погружался в море, дул очень свежий ветер, вдали на лазури неба виднелось несколько белых парусов. Подобно зимородкам перед бурей, они спешили добраться до Сан-Франциско. В степи слышался вой койотов, а сидевшие там и здесь на ветках птицы спрятали головки под крылья и готовились ко сну.

Путешественники загнали скот в наскоро устроенную загородку, зажгли костры, и после ужина каждый поспешил вознаградить себя несколькими часами отдыха после утомительного дневного перехода под жгучим солнцем.

— Ложитесь спать, — сказал Луи, — я буду стеречь в первую очередь, которую так любят лентяи, — добавил он, улыбаясь.

— Значит, я беру себе вторую очередь, — сказал Валентин.

— Нет, — вмешался Курумилла, — вторую возьму я себе. Глаза индейца хорошо видят ночью.

— Гм! — возразил охотник. — Но мне кажется, что и у меня зрение недурное.

Курумилла молча приложил палец к губам.

— Хорошо, хорошо, — продолжал охотник, — можете караулить за меня, вождь, раз вы этого хотите. Но только если вы устанете и захотите спать, разбудите.

Индеец в знак согласия молча кивнул головой.

Трое мужчин завернулись в свои сарапе и растянулись на земле, и только один Луи остался сторожить.

Ночь была великолепная, темно-голубое небо сияло бесчисленным множеством звезд, сверкавших как брильянты, полная луна лила свой бледный и фантастический свет; чистый прозрачный воздух давал возможность далеко видеть окрестности. Немного спустя поднялся легкий ветер, освежавший атмосферу, от земли поднимались острые и душистые благоухания; волны е таинственным рокотом выбрасывались на берег и тут замирали, а там, в прерии, в неясной дали, виднелись черные силуэты койотов, привлеченных стадом novillos и бродивших со зловещими завываниями.

Луи, очарованный чудным вечером, и невольно поддаваясь той неге саванн, которой поддаются даже самые закаленные люди, незаметно для самого себя отдался мечтам.

Он дошел уже до того состояния дремоты, где наступает граница бодрствованию и на смену ему идет сон, — но тут его пробудило от грез прикосновения руки, тяжело опустившейся ему на плечо, и чей-то голос чуть слышно прошептал над ухом:

— Берегись!

Луи, так неожиданно возвращенный из мира грез к действительности, раскрыл глаза и обернулся.

Над ним, согнувшись, стоял Курумилла. Индеец еще раз повторил то же самое слово, дополняя значение его красноречивым жестом.

Граф схватил карабин, лежавший возле него на земле.

— Что случилось? — глухо спросил он.

— Пойдемте, только хорошенько пригнитесь, чтобы вас не было видно, — отвечал тем же шепотом Курумилла.

Луи беспрекословно повиновался этому совету, всю важность которого он отлично понимал, и, чуть не ползком, стал пробираться в ту сторону, куда указывал индеец.

Вскоре они достигли большого раскидистого куста, где нашли дона Корнелио и Валентина. Те сидели в засаде и полными тревоги глазами старались вглядеться в ночной мрак.

— Бога ради! Скажите мне, друзья мои, что это значит? — спросил граф. — Кругом все тихо и спокойно… Скажите же мне, что, именно, вас так тревожит?

— Курумилла обнаружил сегодня вечером, за час до остановки, следы индейцев племени яки, а ты знаешь, брат, что эти демоны самые отчаянные разбойники и, очевидно, хотят попытать счастья отбить у нас быков.

— Но я все-таки не понимаю, что дает вам повод предполагать это? Следы могли быть оставлены и мирными путешественниками, и бродягами. Ничто не дает нам основания предполагать, будто эти люди, которых мы даже не видели, желают нам зла.

Мрачная улыбка скривила тонкие губы вождя, и, дотронувшись пальцем до руки графа и в то же время приподнимая свой плащ, он показал ему окровавленный скальп, висевший у него на поясе.

— О-о! — с удивлением сказал дон Луи. — Неужели эти демоны уже так близко подошли к нам?

— Да, и без Курумиллы, глаза которого всегда открыты, а ум постоянно бодрствует, ваши быки, по всей вероятности, были бы уже похищены более часа тому назад.

— В таком случае мне остается поблагодарить его, — проговорил граф с выражением досады, которой он не мог полностью скрыть. — Но, как вам известно, друзья, стоит только индейцам узнать, что они открыты, и их уже нечего больше бояться. Я думаю, что теперь, после полученного ими урока, мы можем считать себя в полной безопасности и не думать больше о них.

— Вовсе нет, брат, ты ошибаешься. Посмотри на твою novillos, они неспокойны: они каждую минуту поднимают голову и не жуют, как раньше, свою жвачку. Бог дал животным инстинкт самосохранения, который их никогда не обманывает. Поверь мне, они предчувствуют опасность и чуют близость врагов.

— Очень может быть, поэтому надо держаться настороже и нам.

Затем все четверо молча стали прислушиваться к тому, что происходило в прерии.

Так прошло около часа. Кругом все было спокойно, и ничто не указывало на близкую опасность.

Между тем быки жались друг к другу и совсем перестали есть, их беспокойство все росло.

Положение становилось тем более опасным, что в степи продолжала царить самая глубокая тишина, не показывалось ни одного индейца. Ни малейший признак не указывал, откуда нагрянут враги, которых все теперь ожидали с минуты на минуту.