Юрий Смолич - Ревет и стонет Днепр широкий Страница 17

Председатель Центральной рады, профессор Грушевский, в отчаянии ерошил бороду, горестно воздевал руки горе и взывал к уважаемому собранию:

— Господа! Перед лицом грозных событий, во имя возрождаемой нации — призываю вас к согласию и компромиссу! Иначе ведь мы окажемся перед лицом катастрофы!..

Чтобы предотвратить катастрофу, все партийные фракции снова обратились к Владимиру Кирилловичу Винниченко с просьбой вновь возглавить генеральный секретариат и еще раз — в седьмой по счету — попытаться сформировать кабинет.

Владимир Кириллович — лишь во имя предотвращения катастрофы — свое согласие дал. При этом он поставил такое условие: поскольку в Центральной раде руководство слагается из эсеров, то генеральный секретариат должен быть исключительно… эсдековским. Парламентаризм так парламентаризм…

В Киевской думе в это время также продолжалось нескончаемое заседание. Это было уже тринадцатое заседание после избрания ее нового, так сказать — «революционного» состава. Теперь к руководству жизнью столицы Украины пришел блок партий — эсеров, меньшевиков и Бунда. Но эти три сблокированные на выборах партии в своей практической деятельности — на предыдущих двенадцати заседаниях — не могли прийти к соглашению ни в одном вопросе и за эти две недели не приняли еще ни одного конструктивного решения. И вот, наконец сегодня — в тринадцатый несчастливый день — такое согласие было достигнуто и принято первое постановление: Киевская дума горячо приветствует Государственное совещание, а забастовку в городе считает незаконной, спровоцированной немецкими шпионами.

В порядке чередования по гарнизону охрану возле Думы в этот день несли солдаты сто сорок восьмой воронежской дружины. Караульный начальник появился из вестибюля Думы с решительным видом и подал команду:

— Караул, в шеренгу стройся!

Караульные оставили посты и выстроились перед командиром, ефрейтором.

Караульный начальник, ефрейтор, сказал:

— Братцы! Продают! Адвокату Керенскому и генералу Корнилову продали народ! Так пусть же их, буржуев, холера охраняет! Айда к своим в казарму! На месте кругом — арш!

Караульный взвод дал ногу и помаршировал прочь от Думы. Было принято решение созвать митинг дружины и требовать: командующего округом арестовать, контрреволюцию вообще разогнать, а власть в стране немедленно передать Советам солдатских, рабочих и крестьянских депутатов…

В это же время заседал и руководимый эсерами Совет военных депутатов города. На обсуждении стоял вопрос об отношении к забастовке в городе. Однако, будучи организацией армейской, а в армии, как известно, какая бы то ни было забастовка, по уставу, считается действием совершенно недопустимым, — Совет военных депутатов решил не принимать никакой резолюции о забастовке; вместо этого он еще раз постановил: продолжать войну до победного конца…

Заседали в эту пору — отдельно, конечно, — и Совет рабочих и Совет крестьянских депутатов.

Совет рабочих депутатов, руководимый меньшевиками, никак не мог решить, что же ему сказать о забастовке, раз она уже являлась фактом, но такого факта ни в коем случае быть не должно, поскольку Совет не давал на него своей санкции. Поэтому резолюцию пришлось свести только к пожеланию — ускорить созыв Учредительного собрания.

Свету крестьянских депутатов до забастовки среди рабочих города не было никакого дела, и потому в его резолюции был лишь повторен призыв ко всем украинцам — объединиться вокруг Центральной рады, поскольку она — украинская…

Словом, в эту пору — в момент всеобщей политической забастовки протеста — все солидные руководящие организации города заседали. А не руководящие — каждая по своему усмотрению — созывали митинги. Самое малое пятьсот митингов проходило в городе одновременно! Присутствовало на них где несколько человек, а где и несколько тысяч сразу. Весьма разнообразными они были и по своему профилю: профсоюзные, кооперативные, армейские, студенческие, школьные и просто неорганизованные, стихийные, уличные — на каждом углу.

Обсуждался на всех митингах только один вопрос: что такое Государственное совещание, куда оно ведет и вообще — что будет дальше?

5

Самый неорганизованный митинг происходил, как и всегда, на «Брехаловке» между Думой и Центральным бюро профессиональных союзов. Речи произносили представители всех партий, а также каждый, кто имел желание, из беспартийных.

Представитель партии большевиков был в гимнастерке, но в студенческой фуражке. Вместо того чтобы держать речь, он просто зачитал воззвание Киевского комитета большевиков, только что напечатанное в виде листовки. Воззвание начиналось такими словами:

«Товарищи рабочие и работницы! Огромная опасность угрожает нам: со всех сторон наступают контрреволюционные силы. Взбесившиеся господа капиталисты, злодеи–помещики и большинство командного состава армии выжидают лишь удобной минуты, чтобы сломить нам хребет и заковать рабочих и крестьян в цепи… Господа Милюковы, Шульгины, Корниловы и К° готовят заговор против революции!..»

Но большевистскому оратору не дали закончить его выступление. Внезапно появилось около полусотни офицеров — «ударников» из «батальона смерти» — с черепами и скрещенными костями на рукавах. Отрезая импровизированную трибуну от тысячной толпы сомкнутым строем, они моментально окружили оратора кольцом. Истинные намерения офицеров сначала были неясны даже для тех, кто находился в первых рядах участников митинга: офицеры держали револьверы в руках, но выстраивались спиной к оратору. Было похоже, что они готовятся защитить его на случай какого–нибудь эксцесса.

Когда офицерская цепочка сомкнулась в кольцо, вдруг раздался свист — обыкновеннейший разбойничий сигнал к нападению.

Оратор в солдатской гимнастерке и студенческой фуражке успел еще выкрикнуть:

— Так встанем же дружно против контрреволюции…

И в ту же секунду, вслед за разбойничьим свистом, около десятка офицеров бросились к оратору.

Первый удар был нацелен в голову — и студенческая фуражка покатилась к подножью пьедестала бывшего памятника убиенному царскому министру Столыпину.

От оглушительного удара у Виталия Примакова помутилось в глазах. Уже падая, он видел, как его новенькая студенческая фуражка — мечта юных лет! — катится под хромовые сапожки бравых офицеров. Сапожки наступили на нее — раз, второй, третий — и от студенческой фуражки, о которой он столько мечтал и которая еще не была даже освящена посещением университета (он появлялся в ней только в аудитории номер десять, где помещался городской комитет большевиков), остался лишь грязный, скомканный и раздавленный блин, а затем и вовсе ничего не осталось… И когда на плечи Примакова один за другим посыпались удары стеками и нагайками, он, ежась от боли, почему–то вдруг вспомнил, что вот такая же участь постигла и его потрепанную гимназическую фуражку ровно три года назад, в день объявления войны. Тогда он, гимназист шестого класса черниговской гимназии, семнадцатилетний большевик черниговской организации, взобрался на пьедестал памятника «царю–освободителю» и обратился с большевистским словом протеста против империалистической войны к первым солдатам, отправлявшимся на фронт за веру, царя и отечество. Тогда тоже точнехонько так его окружили полицейские и жандармы, а он продолжал говорить, точнехонько так жандарм ударил его по голове — и последнее, что осталось с тех пор в памяти в секунду потери сознания, это была его гимназическая фуражка, катившаяся под кованые жандармские сапоги, топтавшаяся сапогами и исчезнувшая, исчезнувшая навсегда: семнадцатилетний большевик–гимназист очнулся уже в каземате киевской Лукьяновской тюрьмы. А окончательно пришел в чувство — после допросов «с пристрастием» — в далеком Абакане, в Красноярском крае, в Сибири…