Владислав Хапров - Ватажники атамана Галани Страница 18

Подьячий Ивашка, окосевший от ежедневного пьянства, вылавливал в чернильнице дохлую муху. Несмотря на поносившийся вид, Ивашке жилось совсем не плохо. Но в том была заслуга только его самого. Жалованья Ивашка не видал ни разу за всё время службы. Его тут не платили со времён царя Гороха. Солдаты кормились охотой, рыбалкой и мелкой торговлей. Ивашка же ничего этого делать не умел, поэтому, совсем изголодавшись и обносившись, заикнулся как-то о выплате ему положенных денег. Но тут же пожалел об этом. Воевода разгневался и тяжёлым кулаком пересчитал подьячему зубы, так чтобы тот уразумел — служба отечеству почётный долг, коей должен исполнятся с полной ответственностью и абсолютно бескорыстно. Ивашка урок понял; стал потихоньку воровать в арсенале порох и сбывать его ногайцам. А так же брал мзду с просителей, дабы ходатайствовать перед воеводой в их хлопотах. Вырученных денег Ивашке хватало на то, чтобы каждый день быть сытым и пьяным, а так же раз или два в неделю посещать гулящую девицу Наташку, к пышным формам которой он ощущал бесконечное сердечное томление.

Итак, отвесив Ивашке утренний подзатыльник, воевода уселся за покрытый зелёным сукном стол, снял шпагу и положил рядом заряженный пистолет, но так чтобы его не было видно от двери.

— Указов из высших учреждений нет, — доложил подьячий. — Происшествий за вечер и ночь было три: первое — попытка обворовать контору купца Светешникова. Сторож Микула зашиб вора кулаком насмерть. Его заковали в цепи и заключили в острог.

— Кого, вора? — непонятливо переспросил Бахметьев.

— Да нет, я же сказал, вор упокоился сразу опосля удара, — пояснил Ивашка. — Зачем же его в цепи заковывать? В острог посадили сторожа Микулу, за убийство.

— Скажи, пусть всыплют ему десять плетей, чтобы в следующий раз силу мерил и отпустят на все четыре стороны, — распорядился воевода.

Ивашка тут же послал в острог писаря с приказом воеводы, а сам продолжил:

— Второе — в кабаке «Задворки» конокрады устроили поножовщину. Одного зарезали. Виновного схватили и заключили в острог.

— С этим разберёмся завтра, — сказал Бахметьв. — С утречка пусть приведут оного убойцу в присутствие. И свидетелей той поножовщины тоже.

— Третье, — вновь заговорил Ивашка. — Жена гарнизонного солдата Евсея Гаврилова сошла с ума и бегала по улицам нагишом. Её связали и отдали мужу.

— И хороша она, нагая то? — поинтересовался воевода, сожалея, что не видел этого зрелища.

— Хороша, только слегка худосочна, — ответил подьячий.

— Ну ладно, теперь займёмся челобитчиками, — сказал Бахметьев и крикнул через закрытую дверь. — Заходи, только не табуном, а по одному! — и для большей убедительности грохнул по столу тяжёлым зерцалом.

Однако, несмотря на это заявление ломанулись сразу все. Но гайдуки загородили им путь.

— Сказано же, по одному, — раздражённо рыкнул воевода, появившись на пороге.

Я в то утро явился и в присутствие одним из первых. Размахивать царской бумагой, привлекать внимание не стал, иначе к вечеру кумушки-сплетницы разнесли бы по городу известие, что прибыл человек из самой столицы, а для чего прибыл — сами бы придумали. Занял очередь и терпеливо дожидался, пока воевода выслушает передо мной четырёх просителей.

Когда я вошёл в приёмную, воевода Бахметьев что-то быстро писал в толстой кожаной тетради. Закончив, он поднял на меня суровые глаза и сидевший сбоку подьячий с красным носом, злобно шикнул:

— Кланяйся в ноги, тупица.

В ноги я кланяться не стал. Государь Пётр Алексеевич сей обычай упразднил, заменив его правилами обхождения, приличествующими европейскому обществу. В соответствии с этими правилами я, наверное, очень неуклюже, отвесил новомодный реверанс и тихо произнёс, так чтобы слышал только воевода:

— У меня для вас письмо от Ивана Мануиловича Девиера и государев указ человеку всякого звания содействовать в известном вам деле.

Лицо воеводы тут же чудесным образом преобразилось. Он поднялся из-за стола и невольно вытянулся в струнку. Меня это очень позабавило. Правду всё же говорят люди, что без бумажки ты результат испражнений, а с бумажкой важный человек. У меня была бумажка, и стольник в золочёном мундире стоял на вытяжку перед оборванным бродягой.

Я подал воеводе письмо. Тот сорвал сургучную печать, прочитал и буркнул подьячему:

— Брысь Ивашка.

Когда красноносый выскользнул из приёмной, воевода Бахметьев повернулся ко мне. Выражение на его лице сменилось на довольно-торжествующее:

— Антон Мануилович прислал мне с голубиной почтой депешу, где сказано, что он отправил в Саратов ловкого сыщика переловившего в столице немало хитроумных и жестоких разбойников.

— Он слегка преувеличил, — манерно произнёс я, разваливаясь на стуле.

— Однако я не ожидал вас, Артемий Сергеевич, так быстро, да ещё в таком виде. Думал, что вы прибудете со сплавным караваном чинно, со сворой ярыжек и ротой гвардейцев. Гвардейцы бы нам не помешали. На моих гарнизонных в этом деле положиться нельзя. Я уверен, что кое-кто из солдат, а может даже офицеров, тайно якшается с Галаней, и они будут чинить всяческие препятствия сыску, вплоть до смертоубийства.

— Я шёл со сплавным до Казани, переодевшись бурлаком, — ответил я. — Но по пути повстречался с помещиком Филином. Тот, каким то образом пронюхал, кто я таков и вознамерился переправить с этого света на тот.

Воевода выпучил на меня зенки с немалым удивлением:

— И как же вам удалось спастись? — поинтересовался он.

— А-а, — отмахнулся я с показным равнодушием. — Проломил ему черепушку и был таков.

Конечно же, я был обычный недотёпа, попавший под горячую руку генерал-полицмейстеру, а потом каким то чудесным образом сумевший ускользнуть от убойц. Но Бахметьеву знать об этом было не обязательно. Могло повредить делу.

— И что насмерть? — выдохнул Бахметьев.

— Нет, оклемался.

— Очень прискорбно, очень, — посетовал воевода и тут же спросил меня. — А от куда вы знаете?

— Я видел его в Казани живым, только мающимся головной болью.

Воевода наклонился ко мне и произнёс зловещим голосом:

— Никто до вас не уходил живым от Филина, коли тот решил его прикончить. После Галани это самый страшный человек на всей Волге.

— Он меня об этом не предупредил, — криво улыбнулся я.

Моя шутка вызвала взрыв хохота.

— Эх, и острослов вы Артемий Сергеевич, — сказал Бахметьев.

Он угостил меня душистой сигарой и коньяком, которые, по его словам, купцы привезли в прошлом году со сплавным караваном и продали ему за большие деньги.