Своеволие - Василий Кленин Страница 18

— Харош! Кидай якоря! Дальше не лодке пойдем.

Тут и Чакилган увидела устье маленькой речушки. Отобранный десяток уже спрыгивал в потянутую к борту лодку, как девушка обула мягкие сапожки и решительно полезла за всеми.

— Куда ты? — удивился Сашика.

— Я не сержусь. И я с тобой, — коротко ответила княжна.

Муж оценивающе посмотрел на нее. Улыбнулся. И протянул весло.

«Ну да, всё верно, — вздохнула она. — На лодке ты либо гребешь, либо ты — груз».

Речушка оказалась ужасно извилистой. Одно хорошо, течения почти не ощущалось, и гребцы не особо уставали. Пару раз им дорогу перегораживали упавшие поперек гнилые стволы, так что пришлось вылезать и по пояс в воде тащить лодку через них. Но в летнюю жару такое даже в радость. Лес становился всё гуще, накрывая куполом всю речку. Всюду цвела тина, несло болотом. Подлесок обрастал лианами и мхом, изгибался в самые причудливые формы… Чакилган даже не сразу поняла, как они оказались в селении.

Но это было именно оно. Десяток балаганов из коры, один совсем ветхий домишко из тонких почерневших от времени бревнышек. Всё буквально вплетено в лес, даже тропинки еле приметны.

И полная тишина.

Сашико оставил весло, в волнении поднялся во весь рост и стал выглядывать. Не удержался, прыгнул прямо в воду (всё равно и так мокрый) и широко зашагал к берегу. Выбрался на сухое, стал бродить меж балаганов. А потом закричал во всё горло. Громко. Почему-то почти испуганно.

— Кудылча! Кудылча-ама!

Он кричал снова и снова, пока казаки медленно подводили лодку к берегу и тихо высаживались, смущенные видом своего атамана.

— Кудылча! — не останавливался Сашика. — Ама! Кудылча!

Он не увидел, как качнулись ветки за его спиной. А Чакилган заметила: маленький сморщенный человек, весь в латаной одежде из тонкой кожи. Княжна никогда раньше не видела речных людей, но сразу поняла, что это один из хэдзени.

— Саника? — потрескавшимся голоском спросил тот.

Муж Чакилган резко повернулся. Застыл на несколько вдохов — а потом кинулся к рыбоеду и стиснул его в объятьях. Старичок охал, нелепо приподняв руки, а Сашика застыл и не выпускал его из рук.

Почти никто не заметил слезы на его лице.

Глава 15

Княжна так опешила, что не решалась выйти из лодки.

«Он называл его отцом?» — удивилась девушка.

Даже слепой легко различил бы, что ее лоча и рыбоед похожи, как земля и небо. Но… чего только не бывает в этом мире.

«Как странно вышло… Я — дочь могучего князя, а Сашика — сын… вот его».

Но гордиться не получалось. Прежде всего, потому что Чакилган сразу задумалась: а могла бы она также заплакать при встрече с отцом? Конечно, нет. Прежде всего, от того, что Галинга этого не одобрил бы.

«Неужели я не люблю своего отца-князя так сильно, как Сашика — этого старичка?» — мысль ее расстроила. Чакилган утешала себя тем, что вот своего мужа она любит не меньше… И внезапно поняла, что ведь это именно он, Сашика, и научил ее… нет, не любить, она же не маленькая. Но научил ее ценить любовь. Относиться к ней с незнакомой ранее жадностью.

«Наверное, я поэтому так и завидую ему сейчас… Из жадности к любви» — догадалась девушка.

— Саника, — снова тихо застрекотал рыбоед Кудылча. — Ты живой. Хорошо.

— И я рад, что ты жив, — ее муж говорил на странном варианте дючерского языка. — И спасибо за подарок! Ты знаешь, твой нож очень помог мне…

Сашика покосился на свою жену с легкой улыбкой, и у Чакилган мороз по спине прошел. Рука невольно легла на нож, который она поклялась никогда не возвращать своему любимому.

— Я дам тебе подарок взамен, — Сашика снова повернулся к старому рыбоеду.

Он вынул из лодки кожаный мешок и стал передавать растерявшемуся Кудылче: якутский нож с резной костяной рукояткой, топор с новым топорищем, мешочек соли, суконную шапку, отрез шелковой камчи, набор игл и нитки в берестяном туеске. Растерянный рыбоед держал подарки на дрожащих руках и боялся шелохнуться. Он косился на чужих лоча и никак не мог поверить в происходящее.

— Ама, — Сашика положил старику руки на плечи. — Мне неловко, но я пришел к тебе и по делу. Видишь ли, я теперь живу у людей, которых вы называете речными демонами. Это оказался мой родной народ. И наш… предводитель послал меня на Уссури. Чтобы наладить отношения с местными жителями. В обмен на нашу защиту мы договоримся с ними о плате мехами. Я еду с подарками и дружбы между нашими народами. Но мне нужен человек, который помог бы мне найти их селения, помог бы найти общий язык. Чтобы они не пугались, чтобы, не дай бог, свары не случилось. Нет ли такого у вас?

Кудылча долго смотрел в глаза своему найденышу. Очень долго. И, кажется, поверил.

— Нет у нас… Надо верх-верх плыть. За Хехцир-горой семья Аим живет. Те много гостят на Уссури. Я с тобой пойду, уговорю кого из них.

Так ее муж обзавелся самыми надежными проводниками, которые, задобренные подарками, провели дощаник по всем закоулкам реки. Они выводили их к самым затаенным селениям на Уссури и ее притоках. Странно, но чем южнее, чем выше — тем селения становились больше и богаче. Здесь лоча еще не видели, но уже были наслышаны об их «подвигах». Каждый раз Сашике приходилось бороться со страхом и недоверием. Но он дарил местным князцам ткань, обещал наладить постоянную торговлю, обещал защиту непобедимых воинов-казаков. Давал говорить Аратану, братьям-дючерам, которые многое повидали. И в итоге, каждое селение признавало власть Белого Царя и обещало платить ясак.

— Три сорока соболей! — подсчитывал довольный Ивашка. — А еще лисы и харза эта желтобрюхая. Будет чем поклониться Кузнецу, да, Сашко?

Сашика морщился. Кланяться он не любил — это все знают. А чтоб ему кланялись — еще больше. Вот и с местными вёл себя, как равный. Даже Чакилган удивлялась. Вот ладно, дауры — это славный народ, с ним имело смысл соблюдать вежество. Но эти дикие роды не стоили такого отношения! Как-то она даже сказала ему об этом — и ее муж помрачнел страшно! Долго молчал. А потом:

— А вот многие лоча считают, что вы — дикари. Ни Царя у вас, ни Бога. Пушки и пищали делать не умеете, ткани не ткете. Лодки малые — вместо больших дощаников. Хабаре все битвы проиграли…

— Да как ты смеешь?! — у княжны щеки пылали от гнева.

— А ты