Марина Алексеева - Пираты Короля-Солнца(ч1-5,по главу19) Страница 19

– Но м-ль де Монпансье еще не вышла замуж, чего ж убиваться? – возразил Гримо.

– Ну и что? Разве самая богатая невеста Франции выйдет замуж за такого бедняка, в которого превратила Сержа гражданская война?

– Африка! – пробормотал Гримо, – Страна чудес!

– Алжир, Алжир, страна чудес – зашел в гарем и там исчез. Знаем мы эти арабские сказки. Сержа ожидают сокровища Али-Бабы! Мы же не дети, ты-то, Гримо, до старости дожил, неужели ты веришь в эти глупости?

– А Бофор?

– Тоже мне, Синдбад-Мореход! Это же они по пьяному делу болтали на отвальной у Бофора, что мы на этой войне раздобудем несметные сокровища. Вздор! Не сокровища раздобудем, как бы последнего не лишиться, что у нас осталось. Я не хочу охлаждать излишне горячие головы, но послушаешь этих фантазеров, тоска берет! Ну, сами убедятся на собственных шкурах, как сказал бы гасконец, что сказки ''Тысячи и одной ночи'' – плохой справочник для войны с пиратами Алжира. И Серж того же мнения. Что бы он ни говорил в обществе наших новоявленных крестоносцев, он не верит своим словам. Он не верит, что вернется сказочно богатым и сможет просить руки м-ль де Монпансье. Даже если это и случится – предположим невероятное – король не отдаст ему свою кузину.

– Почему бы и нет, если Серж разбогатеет?

– Ему, фрондеру? Как бы не так!

– М-ль де Монпансье тоже фрондерка, и еще какая! Родственные души!

– О да! Но она кузина короля. А принцам и принцессам королевского дома сходят с рук и заговоры – вспомним Гастона, ее ''почтенного'' батюшку, и восстания. На то они и принцы. А король все-таки недолюбливает Великую Мадемуазель. Остается Сержу только оплакивать свою потерянную Златокудрую принцессу. И это усугубляет мою собственную тоску.

– Я слышал его песню, – сказал Гримо, – Граф де Фуа пел ее так громко, что даже рыбы в воде и чайки в небе, наверно, слышали со всеми нами, но, увы, Золотоволосая принцесса ее не услышит.

– Черт побери! – воскликнул Рауль, – Гримо, ты не пьян?

– Обижаете, сударь! Ни капли! – заверил Гримо.

– Ты меня поражаешь! Ты не отличался красноречием! Сколько я себя помню, ты обходился жестами.

– Как сказать, – хмыкнул Гримо, – А у меня для вас подарок.

– Какой подарок? – спросил Рауль, встрепенувшись. Гримо подал зачехленную гитару.

– А-а-а, – протянул Рауль, – А я-то думал.

Гримо не стал уточнять, от кого его господин мог получить подарок. Но обе девушки – и былая возлюбленная, Луиза, и новая любовь – Анжелика – могли напомнить о себе каким-нибудь прощальным сувениром. Впрочем, поскольку Шевалье де Сен-Дени, тщательно заметал следы, и, желая сохранить инкогнито, заявил Анжелике, что уезжает… ''в Китай'' – Бофорочка вряд ли. А Луиза? А Луиза… возможно, но слишком хорошо. Правда, Рауль не знал, какую враждебную позицию заняла к нему м-ль де Монтале и как пыталась настроить против него м-ль де Лавальер, внушая Луизе, что Рауль ее презирает и ненавидит. После всего, что наговорила Монтале Луизе в уже не задушевной беседе, та решила было `'не унижаться'' и не бегать по Парижу в поисках Рауля. Но был и добрый советчик – Д'Артаньян. И письмо гасконца с луизиным экспромтом и столь важным постскриптумом уже было в пути. Все это Рауль еще не мог знать и занялся своим подарком.

– Давай посмотрим.

Подарок был от де Гиша. Де Гиш не успел вручить другу свою гитару в Париже. Он уже не застал Рауля в Доме Генриха Четвертого – так назывался исторический дом, связанный с именем Короля-Повесы, где Рауль снимал квартиру. Поэтому гитару взялся передать Оливье де Невиль, с которым де Гиш встретился на балу у Бофора. Оливье забежал к де Гишу, расставшись со своей возлюбленной ранним утром в день отъезда. Де Гиш между тем пол-ночи сочинял письмо. Послание де Гиша заключало в себе подробный отчет о прощальном визите герцога де Бофора к Его Величеству королю, о последнем параде бофоровцев и первом бале Анжелики де Бофор, о ее тосте, поднятом в честь Шевалье де Сен-Дени и торжественной клятве молодой герцогини. В заключение де Гиш, не обращаясь к Раулю прямо как к таинственному Шевалье де Сен-Дени, просил передать господину Шевалье от него, де Гиша, самые искренние поздравления, и, вспоминая добрые старые времена, намекал на то, что Ангелочки Конде оказались правы, и карты правду говорят, и сны снились вещие неким Ангелочкам. И в заключение после нескольких страниц всяких пожеланий де Гиш просил уничтожить его письмо. В письмо де Гиш вложил свою новую песенку ''О Рыцаре и Поэте в душе''. Наутро Оливье забрал ''реляцию'' де Гиша, и, взвесив на руке, присвистнул:

– И вы это за ночь накатали?

Де Гиш усмехнулся:

– За пол-ночи, Оливье всего лишь за половину, надо же когда-то и…

– Поспать! – понимающе кивнул Оливье, – Сильны вы, граф!

С этими словами Оливье забрал гитару, засунул пакет за пазуху и, раскланявшись с де Гишем, вышел, позвякивая шпорами, а де Гиш, в душе немного завидуя Оливье и Раулю, зевнул, сбросил свой атласный халат и завалился спать – бдение над письмом его доконало. Между тем Гримо достал гитару из чехла, походил туда-сюда, и, услышав возглас хозяина:

''Только этого не хватало!'' – подошел к нему.

– А хотите, я вам песню спою? – предложил Гримо, проведя по струнам большим пальцем.

– Ты?! – улыбнулся Рауль, – Валяй.

Он вложил письмо в пакет и засунул в первую попавшуюся книгу. Гримо запел песню, сочиненную Оливеном:

Мой бедный господин, печальны вы опять,

Ах! Первую любовь так больно нам терять.

Но рана заживет, придет весна в Блуа,

И снова зазвучат заветные слова…

– Довольно! – крикнул Рауль, – Прекрати!

– Позвольте припев, вам понравится!

Гримо не дошел до припева. Рауль перехватил гитару у грифа.

– Старина, – сказал виконт грубоватым, даже немного наглым тоном, – Старина, прекрати выть. Тебе петь противопоказано, хрипатый ты мой.

Гримо опустил голову. Рауль слегка покраснел, упрекая себя за то, что так невежливо говорил с Гримо. Но и старик хорош! О чем он осмеливается петь, на что намекает! Не зря, видно, Атос когда-то велел ему помалкивать. Этот болван Гримо пытается его развеселить, но, сам того не ведая, сыпет соль на рану. ''Соль на ране'' – любимое выражение Сержа де Фуа, которое бард употреблял, когда речь заходила о м-ль де Монпансье. И если госпожа совесть советовала Раулю извиниться перед Гримо в какой-нибудь мягкой форме и дать старику отвести душу, он свою госпожу совесть не послушался.

– Гримо, оставь меня, пожалуйста. Иди, погуляй.

'' Охо – хо-нюшки…, – очень тяжело вздохнул добрый Гримо, – Иди, погуляй…'' – именно этими словами Рауль десять лет назад выпроводил Оливена, чтобы доверить ему, Гримо, запрещенную цензурой ''Мазаринаду'' Поля Скаррона. Теперь и он стал лишним. Книга, в которую Рауль вложил письмо, внезапно упала – наши герои находились в каюте, и корабль слегка покачивало. Гримо поднял выпавший пакет.