6748 - Михаил Викторович Амосов Страница 19

Подобно Ахиллесу в своём шатре, Арсений жил в соборной башне, ни с кем не общаясь лишь творя молитвы и блюдя посты, не обращая внимания на окружавший его мир, который словно в отместку сыграл с затворником злую шутку. Бедняга, проживший всю жизнь в пустыни, где переход из дня в ночь быстр и сумерки коротки, просто не мог предположить, что где-то на земле есть место, где отсутствует ночь как таковая по нескольку месяцев. Как-то, отмеряя время по свече, для вечерней молитвы, он обнаружил, что свеча прогорает, а день не спешит уходить. Арсений сначала подивился, потом, подумав, что это враг рода человеческого хочет сбить его с пути истинного, испугался и ушёл в пост и молитву. Но день прибывал и не молитва и ни пост не остановили его прибавление. Казалось, солнце сошло с ума и не хочет уходить с небосвода. Сжегши всего четыре свечи за одну ночь, вместо восьми он, набравшись смелости, спросил у княжеского повара Вараввы Востроносого об этом, наблюдаемом им Арсением, природном явлении, до сих пор ему монаху не ведомом, не преминув добавить вопрос,– «От бога это или от нечистого»?

Варавва отодвинув два горшка, налил Арсению молока топлёного в кринку и ответил,

– Отче, сам не знаю, но тут каждый год так, с апреля до конца июля ночи почти нет. А вот в Суздале я такого, нет, не видел, и в Киеве тоже. Хотя, как говорят купцы, если идти далее вниз по Волхову в Ладогу ночи еще короче.

Отломив кусок еще тёплого, свежего хлеба он протянул его монаху в знак того, что лекция закончена. Арсений, перекрестив дарителя, взял молоко и хлеб, пошёл к себе в башню, размышляя о богатстве замыслов господних, не понятных еще нам грешникам. Через шесть часов благочестивого размышления и молитвенного просвещения до Арсения дошло, – «во время светлой ночи тьмы нет. Она (тьма) отступает, осязаемо, то есть видимо. А если нет тьмы, то нет и бесов. Если нет бесов, значит, ангелы должны быть». Удивлённый смелостью своих силлогических построений, он ангелов, и решил искать.

В ночь, на Николу отчитав положенные молитвы, он осторожно открыл дверь лестничной башни, вышел в нартекс храма. А из нартекса, вдоль стенки, никем, как ему казалось незамеченным, вышел на Торг, где и был схвачен четырьмя неизвестными в берестяных масках. Неизвестные быстро и умело скрутили Арсению руки, и методично стали избивать его, изредка меняясь местами. Плохо пришлось бы монаху, если бы не Васька с Лёхой, не проходили бы мимо.

Друзья, в ту ночь, возвращались с Божьего суда между Фролом и Лавром – соседями, жившими бок о бок, вот уже лет как двадцать, на самом конце Славенского холма, где загородная улица упирается в Большую Пробойную.

Фрол был бортником – пчёл искал и разводил в лесах новгородских. Лавр рыбачил на Волхове, рыбу солил, и коптил впрок. В трудные времена голода и, или морового поветрия они помогли друг-другу, и хозяйство вести, и детей растить. У Фрола была дочка – лупоглазая отроковица с соломенного цвета волосами и конопатым носом. У Лавра сын невысокий подросток со скромным взором и сильными узловатыми руками. Живя рядом и вместе коротая вечера, когда родители пропадали на работе, один по лесам ходил, второй сети ночами ставил, дети слюбились друг с другом, не видя в этом никого греха. Плод невинной страсти, в виде округлого живота, был обнаружен, уличанским попом Афанасием, на шестом месяце, когда травить плод или скрывать, что-либо было невозможно и бессмысленно. Лавр, несколько раз угостив сына берёзовой кашей, вынужден был признать, что исправить поркой порок невозможно, пошёл к соседу оговаривать условия свадьбы и размер приданого. Свадьбу решили справить сразу в пятницу, а вот с приданным вышел казус. Фрол просил, за поругание девичьей чести и дружбы соседской, полгривны или суда Божьего. У Лавра деньги были, но он посчитал, что отдавать их соседу как-то не с руки, он и так ведь брал в семью товар не первой свежести. Решили устроить Божий суд, а чтоб без подвоха было решили пригласить Ваську с Лёхой как людей к новгородским порядкам непривязанными и поэтому честными. Идя на суд, после утренней службы друзья не знали, что будут драться между собой, и поэтому для развлечения начали диспут о тезисах Иоанна Эригены, а когда узнали, прервали диспут и потребовали медовухи выдержанной – знаменитой – Фроловской. Фрол делал её только зимой. После того как медовуха подойдёт, он выставлял её на мороз, оставляя на день или на два, потом он выбрасывал лёд из бочонков, а то, что оставалось, закатывал в бочки и хранил целый год. Лишь на второй год он открывал бочки, и пользовал друзей, и архиепископа крепким напитком. Для решения своего дела в свою пользу Фрол не пожалел и двух вёдер драгоценного напитка. Видя такое начало решения дела не в свою пользу Лавр, для подкупа бойцов, выставил рыбу красную с икрою чёрною. Васька с Лехой выпили, крякнули, закусили, и попросили робко хлебушка ситного. Драться им никак не хотелось. Для раззадоривания и куража выпили по третьей, а потом по четвёртой. Кураж не шёл. Сидеть вдвоём им наскучило, и они позвали за стол две противоборствующие стороны. Зная нрав и силу гостей, хозяева, не раздумывая, согласились и робко, скромно, бочком сели за стол. Гости налили им. Хозяевам пить, не хотелось потому, что Фролу не хотелось «свою» гривну терять, Лавру эту гривну отдавать. Пришлось друзьям прибегнуть к лёгкому пока еще вербальному убеждению.

–Тебя Василий Фрол, небось, не уважает?– спросил Леха.

–Видно, что и тобой твой Лавр брезгует – ответил Василий.

Во время этого незамысловатого диалога Леха невзначай показал Лавру кулак, а Василий Фролу руку на плечо положил. От таких нежностей у хозяев немного побледнели лица, и немного стало проявляться слабость в коленях в виде мелкой дрожи. Когда хозяева, смущаясь, выпили по третьей, завязалась общая беседа, и друзья непринужденно попросили принести еще по два ведра. После вечери они все, уже дружной компанией, просили попа уличанского Афанасия выпить за здравие молодых и обвенчать их немедленно. Что батюшка видя, то, как дело обошлось без кровопролития, с радостью и сделал. Когда молодых отправили в баню париться, Лёха с Васькой вышли из-за стола, и