Николай Дмитриев - Карта царя Алексея Страница 2

Зардевшись от оказанной чести, совсем ошалевший Фрол послушно сел, а воевода, явно давая ему успокоиться, выждал какое-то время и заговорил по сути:

– Я тут поспрошал кой-кого, говорят, ты купчина справный и дела твои идут хорошо что с нашими купчишками, что с иноземными. Оттого полагаю, знаешь ты много. И, само собой, людишки нужные у тебя где надо есть, или не так?

Взгляд воеводы упёрся в купца, в глазах у него заиграли весёлые бесики, и Фрол, поняв, куда тот клонит, заёрзал на месте.

– Да как сказать… Оно, конечно…

Выждав, пока купец малость оклемается, воевода продолжил:

– Ты не думай, я в твои дела встревать не буду. Опять же, ежели что, то и помочь могу, но и ты мне, Фрол Матвеич, помоги.

Догадавшись наконец, куда клонит воевода, купец хитровато прищурился:

– Это чем же я помочь-то могу?

– Чем? – Воевода многозначительно помолчал. – А вот чем. Как я понимаю, в Иноземном дворе кой-кто у тебя имеется. Или не так?

Начиная помалу соображать, что к чему, купец прямо спросил:

– Аль узнать чего надо?

– Ой, как надо… – И в первый раз за время разговора воевода улыбнулся.

– Так скажи, сделаем, – теперь купец успокоился и говорил уверенно.

– Да нет, малость не так. – Воевода покачал головой. – Ты, Фрол Матвеич, меня со своим человечком, какой потолковее, сведи, а там далее я уж сам…

Отказываться от такого предложения было просто глупо, и уже всё прикинувший Фрол только молча кивнул…

Ясачный тунгус Савоська, до этого резво бежавший рядом, вскочил на нарты и взмахнул хореем. Взмах этот не имел цели, потому что на лесной тропе веерная упряжка не годилась, и сейчас все собаки охотника бежали цугом, дружно налегая в алыки длинного потяга.

Вообще-то, тунгуса звали не Савоська, но когда он две зимы тому, первый раз заехав в большое становище лочей[8], остановился у съезжей избы, какой-то здоровенный рыжебородый мужик, показывая на подъехавшего охотника, громко крикнул:

– Робя! Гляди, какой ладный Савоська!

С того дня все лоча стали звать тунгуса Савоськой, да он и сам вскоре привык к этому имени, втайне гордясь, что его сразу выделили из толпы соплеменников. К тому же прямо тогда рыжебородый здоровяк, подойдя к охотнику, по-приятельски похлопал его по плечу и, называя другом, пригласил к себе…

Впереди за кромкой леса показался крутой речной берег, вдоль которого высились массивные стены с башнями, и вожак упряжки без команды прибавил ходу. Собаки, почуявшие жильё, в ожидании кормёжки побежали шибче, и Савоська на всякий случай взялся за остол[9].

Впрочем, тормозить не пришлось. Упряжка с ходу одолела скованную льдом реку, поднялась на косогор и остановилась только возле высокой стрельчатой башни. Въездные ворота были открыты настежь, и хотя возле них днём торчали караульные, останавливать Савоську они не стали, а беспрепятственно пропустили заезжего таёжника в город.

Охотник, уже не раз бывавший тут, хорошо знал, куда ехать, и потому прямиком отправился к детинцу, где были воеводский двор, съезжая изба, церковь, а также хозяйственные постройки, среди которых стоял и амбар из кондовых брёвен, где принимали и хранили собранный ясак.

Савоська заехал в детинец, остановил упряжку, вбил на всякий случай остол покрепче в снег, какое-то время восхищённо смотрел на окружавшие его строения и, только всласть налюбовавшись, не спеша пошёл к широкой, обитой железными пластинами двери.

Замерев у порога, он подождал, а потом заглянул внутрь и негромко позвал:

– Эй…

– Ктой-то там?.. – донеслось из дальнего конца амбара, и навстречу Савоське вышел мужик-приказной, ведавший сбором ясака.

Этот лоча, распоряжавшийся в пушном амбаре, узнал охотника и встретил Савоську как старого знакомого:

– А-а-а, это ты, – и, приветственно помахав рукой, спросил: – Ну, сколько хвостов[10] привёз?

– Многа, многа… – заулыбался Савоська и похлопал рукой тугой кожаный мешок, привязанный к нартам.

– Тогда доставай. Считать будем, и с каждого десятка, значится, лучший соболь.

– Не надо доставать, – заулыбался охотник. – Оно не так делать…

Савоська вытащил мешочек, высыпал перед лочей кучку гладеньких камешков и, хитро сощурившись, пояснил:

– Савоська соболя в мешок класть, один камешек сюда, – он показал на кучку.

Лоча оценивающе посмотрел на охотника, а потом неожиданно рассмеялся:

– Ну, хитрован какой… – и зная, что тунгус не обманывает, кивнул: – Ладно, давай так считать.

Он разровнял кучку выложенных Савоськой камешков, пересчитал и, отложив ровно девять, сказал охотнику:

– Столько хвостов давай…

– Так, так, давать… – Савоська согласно закивал головой и достал из висевшей на боку сумки ровно девять шкурок. – Это ясак…

– Ты смотри, выходит, считать научился, – удивлённо покачал головой лоча и многозначительно поднял вверх палец. – Однако ещё один хвост надо…

– Так, так, надо, – согласился усвоивший порядок Савоська, вытянул из-за пазухи припрятанную там шкурку и показал лоче. – Такой соболь хорош?

Лоча взял шкурку, встряхнул, полюбовался на серебристый мех, глянул, какая мездра, и удовлетворённо кивнул.

– Вот теперь всё правильно…

Сдав ясак, Савоська выдернул остол, присел на нарты и потихоньку поехал из детинца на посад. Здесь, среди пары сотен домов охотник ориентировался плоховато и сначала плутал возле гостиного двора, таможни и промеж добротных купеческих домов, прежде чем выбрался в ремесленную часть, где были кузни, мастерские и жил всякий городской люд.

Возле ладной избы, из волоковых оконцев которой шёл дым, Савоська, узнав место, остановился. Здесь жил его друг, тот самый рыжебородый мужик, который ещё по первому приезду в город наградил охотника новым именем, и с того времени Савоська непременно заезжал к нему.

Они как-то сразу поладили меж собой, и лоча по-дружески помогал Савоське сбывать пушнину и даже покупал для него всё, что нужно в немудрящем охотничьем хозяйстве. К тому же в этом доме Савоську всегда ждали угощение и тёплый приём.

Вот и сейчас, вероятно, заметив остановившиеся у крыльца нарты, хозяин вышел на крыльцо и прямо со ступенек приветствовал охотника:

– О-о-о, друг Савоська приехал! Заходи, у нас как раз шаньги поспели, – и отступил в сторону, подчёркнуто давая желанному гостю дорогу.

Уже через какой-то час охотник, управившись с необычайно вкусными шаньгами, грыз ядрёными зубами желтоватый кусок сладкого камня-сахара, запивая его дивной коричневой водой-чаем, и наслаждался. Конечно, он понимал, что все добытые им шкурки останутся тут, в городе, но соболей и в тайге полным-полно, а здесь у лочей было столько всего, что каждый раз по приезде у Савоськи просто глаза разбегались, наполняя его неискушённую душу радостью…

Несмотря на мороз, московский люд с самого утра высыпал на улицы и собирался возле Кремля. В этой толпе, стараясь держаться понезаметнее, были и двое иностранцев – уже давненько проживавший здесь Гуго Мансфельд и с ним его новый напарник, всего месяц назад приехавший в Московию Петер Вальд.

Не понимая толком, что происходит, Вальд спросил зачем-то притащившего его сюда Мансфельда:

– Скажи, почему такая толкучка?

– Сейчас сам увидишь, – коротко отозвался спутник, так ничего и не пояснив.

И точно, почти сразу у Спасской башни послышался нарастающий шум, потом на площадь выехали два всадника, и гром литавр возвестил о начале действа. Бесцеремонно толкаясь локтями, оба иноземца протиснулись в первые ряды и увидели, что из ворот выходят стремянные стрельцы[11].

Они шли строем, длинной колонной, по пять человек в ряд. Каждый на правом плече нёс пищаль, держа в левой руке бердыш. Все как один одетые в красные кафтаны с белыми петлицами. В шапках, украшенных оторочкой из лисьего меха, с пулечной сумкой на поясе и белыми берендейками через плечо для «зарядцев с кровельцами»[12].

– Куда это они идут?.. Их же не одна сотня… – обеспокоенно спросил у напарника Петер Вальд.

– Смотр у них, ежегодный… – неотрывно следя за стрельцами, быстро пояснил Мансфельд.

– Какой ещё смотр? – не понял Вальд.

– Из пищалей и пушек стрелять будут, – начал было растолковывать Мансфельд, но, увидев, что стрельцы прошли, отмахнулся: – Смотри давай…

Вслед за стрелецким строем по три человека в ряд ехали разодетые в парчовые одежды бояре, а прямо за ними на белом жеребце и сам царь в красной шапке, унизанной жемчугом и дорогими самоцветами. Народ радостно зашумел, в передних рядах стали валиться на колени, и оба иноземца на всякий случай тут же отступили в глубь толпы.

За государем проехала свита, и уже после из ворот одну за другой пушкари стали вывозить пушки. Сначала провезли мелкие, потом побольше, и стало ясно, что смотр будет не только стрельцам, но и наряду[13]. Самыми последними вывезли два огромных орудия, каждое из которых тянул добрый десяток лошадей, запряжённых цугом. Увидев их, Вальд от удивления закрутил головой.