Ольга Сарник - Карьера Югенда Страница 2

Среди них – мой лучший (и единственный) друг Дитрих Бойль. Друг детства. Мы выросли вместе. Познакомились в «Юнгфольк», а потом перешли в «Гитлерюгенд», в подразделение мотористов. Мы самые первые, на зависть всех мальчишек, получили водительские удостоверения.

Мои родители богатыми никогда не были, а вот в семье Дитриха всегда водились денежки. Но это нисколько не мешало нашей дружбе. Время в «Юнгфольк» и «Гитлерюгенд» было, пожалуй, лучшим в моей жизни: именно там возникало наикрепчайшее товарищество, не знавшее никаких классовых различий. Летом мы ходили в ночные походы, гоняли мяч на футбольном поле, занимались бегом, гимнастикой. Зимой бегали на лыжах, учились стрелять. Мы жили в настоящих казармах, мы устраивали танцевальные вечера. И постоянно участвовали в спортивных состязаниях.

В «Юнгфольк» и «Гитлерюгенд» всем выдавали форму, что было очень кстати для мальчишек вроде меня. Зимой мы носили одинаковые брюки и куртки, а летом – шорты и коричневые рубашки. Но только прошедший «пробу пимфа» имел право носить почти настоящий армейский нож, с гравировкой «Кровь и честь». Это было голубой мечтой… Пимф – рядовой член «Юнгфолька». «Проба пимфа» представляла собой десятикилометровую пробежку с пятикилограммовой выкладкой. Потом надо было рассказать биографию Гитлера, исполнить «Песню немцев» и песню Хорста Весселя. Песни-то я отбарабанил. Я бы и ночью их спел, разбуди меня – их крутили по радио круглосуточно. А на биографии фюрера я чуть не засыпался. Но обошлось…

И я гордо носил сбоку свой нож. Не каждому я позволял к нему касаться.

Кроме того, нас учили стрелять, окапываться, маскироваться, ориентироваться на местности, читать карты. Стрелять меня научил отец, задолго до того, – он был знатным охотником. У нас тут, в Саксонском лесу, все браконьеры1. Так что у меня самого первого появился значок снайпера. Со временем у меня появилась целая куча других значков, уже не помню, каких именно.

До призыва в вермахт мы обязаны были полгода поработать на благо Германии. По повестке Имперской службы труда мы с Дитрихом поступили на работу в гараж нашей моторизованной дивизии. Я там и остался. А Дитрих уехал в Женеву, учиться на доктора. Отец его послал.

Сегодня великий (по выражению самого Дитриха) день. Его представляют к очередному воинскому званию обер-ефрейтора мотоциклетной роты.

Да, Дитрих совсем свихнулся…А ведь начиналось так невинно. Теперь весь книгами обложился, книжный червь! Мотоцикл почти забросил. Читает! И все партийные собрания посещает, – абсолютно все! Слушает! А разговаривать с ним стало невозможно. Хотя Дитрих – дипломированный врач, шесть лет отучился в университете в Женеве. Защитил диплом, вернулся в Дрезден и поступил на работу в клинику своего отца. Поработал (он говорил – попрактиковал) месяца два, и был таков! Поступил на службу в мотоциклетную роту нашей танковой дивизии – ефрейтором. И резво поскакал вверх по служебной лестнице (хотя его отец так не считает).

А отец Дитриха – тот вообще пришёл в бешенство. И его можно понять. Был Дитрих человек – как человек. Дипломированный врач. Свободно говорит по-французски. Знает такие слова, о значении которых я даже не догадываюсь. Да что там! В музыке классической разбирается! Образованный. Его отец твёрдо намерен передать ему свою клинику. А Дитрих о генеральских погонах, видите ли, мечтает! Только и разговоров теперь, что о мощи германского оружия.

В отличие от меня, Дитрих был худым, бледным и болезненным. Девчонки никогда в его сторону даже не смотрели… А нынче девчонки любят парней в военной форме. Чем больше на твоей форме нашивок, тем больше у тебя девчонок. Вот почему Дитрих так рьяно взялся за военную карьеру. Я подтрунивал над ним, а он злился и краснел, как мак.

Но Дитрих всё же стал сам не свой. Клинику отца собрался отдать государству для борьбы с красными! Но его папаша нипочём не отдаст одну из лучших в Дрездене клиник государству, хоть бы и самой великой Германии. Он лечит чуть не самого фюрера. Так что старик Бойль, того и гляди, извернётся и придумает эдакое хитрое лекарство, чтобы жить вечно.

Гм, тогда ему придётся вечно лечить всех этих…политиков. А выгоды в этом нет никакой. Он их лечит, а они выгребают его закрома! На нужды партии. Это мне сам же Дитрих сообщил. Тогда чем они, спрашивается, лучше коммунистов? Заглох. Опять Гремберг, дубина! Погубит машину!

Гремберг, присев на корточки, беспомощно таращился в недра мотоцикла. Наконец сдался. Снял шлем, вытер рукавом красное, озабоченное лицо и беспомощно завертел головой. Я подъехал к нему и остановился. Это свечи. Не видит он, что ли? Гремберг – гонщик от Бога. И стреляет метко, – настоящий снайпер. Но в технике плохо разбирается, – это минус.

Мотоциклы, как подстреленная дичь, лежали в тени деревьев. Мы, воины, выстроились шеренгой, держа шлемы в руках. Перед строем появились наш командир взвода, и инспектор – румяный капитан. И Нильс тут как тут. Куда же без него! В каждой бочке затычка. По лицу капитана блуждала довольная улыбка. Он то и дело поворачивался к командиру взвода и что-то тихо ему говорил. Наконец командир взвода, откашлявшись, громогласно заявил:

– Приказом штурбаннфюрера за высокие показатели в боевой подготовке ефрейтору Дитриху Бойлю присвоено очередное воинское звание обер-ефрейтор. Бойль, выйти из строя!

Из строя, зардевшись, шагнул мятежный наследник медицинской империи. Всё-таки форма и впрямь его украшала. Скрывала худобу и добавляла стати. Печатая шаг, Дитрих подошёл к командиру взвода и принял из его рук вожделенные погоны. Дитрих взял их левой рукой, потому что правую он радостно выбросил вверх:

– Хайль Гитлер!

– Вернуться в строй!

Новоиспечённый обер-ефрейтор, не помня себя от счастья, повиновался. Я же не смог удержаться от ехидной улыбки, но поспешно отвернулся, боясь быть уличённым в неуважении к солдату вермахта.

–В исходное положение марш!

Шеренга мигом распалась, и мотоциклисты в мгновение ока вскочили на своих железных меринов. А капитан между тем снова повернулся к командиру взвода нашей мотоциклетной роты:

–В целом я очень доволен подготовкой вашего взвода. Особенно на высоте работа технической службы. Однако уделите самое пристальное внимание огневой подготовке. И учтите – завтра явка на смотр без опозданий!

– Есть, – браво козырнул командир взвода.

В сущности, совсем ещё молодой. Сколько ему лет? Двадцать пять? Двадцать четыре?

О, нет! Тащится сюда. Чёртов Нильс. Простите, обер-фельдфебель Холстен, ротный пропагандист. Зовут его Хуго, но я прозвал его Нильсом – ростом он с мизинец, ей-Богу! Ну, хорошо, с сидящую собаку. Парни хохотали как сумасшедшие, когда узнали, почему Нильса зовут Нильсом. Но если Нильс узнает о моих словесных упражнениях, мне крышка. У пропагандистов нынче полномочия широкие. И расширяются день ото дня. Непонятно, чем это всё кончится. Дать власть такому человечку, как Нильс – всё равно что дать обезьяне заряженный автомат. Уж лучше быть учеником токаря на захудалом заводишке по производству кастрюль, чем подчиняться такому, как Нильс.