Луи Буссенар - Террор в Македонии Страница 2

Чуть поодаль, обнявшись, счастливые новобрачные нежно переглядывались, шепча что-то на ухо друг другу. Прежде чем влиться в этот веселый людской водоворот, им хотелось побыть немного вдвоем.

– Да, отец верно сказал, – шепнула Никея, – настоящее жестоко, а будущее – неизвестно. Но с тобой, Жоаннес, я ничего не боюсь. Твоя любовь делает меня сильной.

– Как надоело вечно жить в ожидании беды. Я все сделаю, душа моя, чтобы избавить тебя от этого страха!

– Но в наших краях столько горя и слез! Ты долго жил вдали от дома и многого не знаешь…

– Не знаю, как бесчинствуют турки?! И особенно албанцы?![13] Но чем кровожадней эти псы, тем решительней надо с ними бороться.

– Ты будешь одинок в этой борьбе. За много веков умы наших земляков оцепенели от страха. Надо смириться и ждать. И платить оброк. Если работать не покладая рук, как-то прожить можно.

– И тебе по нраву такая жизнь?!

– Я все стерплю, лишь бы не потерять тебя. И если хочешь избавить меня от страха, умоляю, не лезь на рожон.

– Хорошо, успокойся, все будет, как ты хочешь, – влюбленно глядя на молодую жену, пообещал юноша. Однако огонь в его глазах плохо сочетался со смиренной речью и нежной улыбкой.

– За своей проклятой данью эти изверги придут лишь завтра, а сегодня – наш день, сегодня – праздник любви. Пойдем же веселиться вместе со всеми.

Но только они взялись за руки, как на деревню ураганом обрушилась конная банда.

От бешеного лошадиного топота стекла в доме задрожали. Послышались ржание, звон оружия, крики людей.

Скотина, мирно дремавшая во дворе под навесом, в испуге разбежалась. Черные буйволы, развалившиеся в луже, мотая головами, отряхивались от ливнем обрушившейся на них грязи, овцы в углу плотно сбились в кучу, давя друг друга, поросята с оглушительным визгом бросились врассыпную.

Оркестр оборвал игру на полуноте. Молодежь подбежала к окнам, и почти у всех из груди вырвался крик боли и отчаяния.

Старый Грегорио молитвенно воздел руки к небу. Жоаннес хотел было выскочить навстречу непрошеным гостям, но Никея, побледнев от страха, удержала его.

– Так и есть… Дурные предчувствия не обманули меня! Я была слишком счастлива! Господь всемогущий, помилуй и спаси нас! Это Марко! Разбойник Марко!..

– К вашим услугам, прелестное дитя! – раздался в ответ громкий насмешливый голос.

Одно только имя этого человека ужаснуло всех. Словно обезумев, гости заметались по большому двору, стремясь убежать, спрятаться куда-нибудь. Ноги у них подкашивались, руки дрожали. С потухшими глазами, бледными напряженными лицами, люди, еще совсем недавно веселые и беззаботные, походили на приговоренных к смерти.

Тот же голос продолжал с издевкой:

– Да, это я, ваш дорогой сосед и лучший друг Марко со своими двенадцатью апостолами![14] В чем дело? Наше появление как будто удивило и даже испугало вас? Но, любезный хозяин, черт возьми, мы не нарушим вашего веселья. Хотя ты и забыл пригласить нас, дружище Грегорио, на свадьбу.

– Сеньор Марко!

– Очень невежливо с твоей стороны!

– Сеньор…

– Мы ведь славные ребята и любим поразвлечься.

– Это всего лишь маленькое семейное торжество, – с усилием проговорил испуганный Грегорио.

– Так, значит, я для тебя недостаточно знатный гость, старик?! Я, Марко, бей[15] Косова и паша[16] этих гор?!

– Я не то хотел сказать, сеньор, просто я ждал вас только завтра… в день Святого Михаила, чтобы…

– Чтобы отдать причитающуюся мне долю, не так ли? Я помню. Мы поговорим об этом чуть позже. А теперь хватит болтать! Приготовь-ка побольше выпивки и закуски для моих парней! А для лошадей – потолще подстилку и вдоволь овса и кукурузы! Эй, орлы, слезайте с коней!

Бандит вел себя в чужом доме как хозяин и один вид его вызывал ужас и трепет у окружающих. Этот чистокровный албанец держался надменно и весьма развязно. Он был любитель грубых шуток и не упускал случая поиздеваться над людьми.

Лет двадцати пяти, красивый, как греческий бог, крепкий и мускулистый, словно античный[17] гладиатор[18]. На подвижном лице холодно поблескивали серо-стальные глаза. Орлиный нос с гордым изгибом придавал лицу хищное выражение. Рыжеватая шевелюра, будто грива, выбивалась из-под красной фески[19] с черной кисточкой, а концы длинных усов свисали до резко очерченного подбородка.

Одет он был по-театральному пышно и броско, хотя не без некоторого изящества: ярко-красная куртка с золотыми галунами[20], шаровары, гетры[21] из красного сукна и просторный белый плащ, ниспадающий мягкими складками. На груди крест-накрест – два патронташа[22] с гильзами[23], набитыми картечью[24], а на плече вместо громоздкого албанского ружья[25] – карабин[26]. За голубым шелковым поясом торчали два длинных револьвера[27] и два острых кинжала с широкими лезвиями, перед крепостью их не устояла бы и самая лучшая английская сталь. К седлу был приторочен ятаган[28] с золотой рукояткой, украшенной драгоценными камнями.

Под разбойником гарцевал великолепный черный конь, а рядом неслышно ступал огромный леопард[29].

Прирученный зверь повсюду, как верный пес, следовал за своим хозяином и понимал его, казалось, с полуслова. Страшный спутник, свирепый и преданный!

Двенадцать бандитов, одетых тоже в красное, правда, не так роскошно, но вооруженных ничуть не хуже главаря, бросили поводья и живо спрыгнули на землю. Один из них держал в руках штандарт[30] старинного рода беев – предков Марко: конский хвост[31], насаженный на пику, а сверху золотой полумесяц[32].

Турки лишили представителей рода Марко их почетного титула. Предводители местных кланов были заменены ставленниками султана. Однако самого Марко это мало беспокоило. Он полностью сохранил свое могущество, беззастенчиво злоупотребляя им и проявляя неслыханную жестокость.

Штандарт как символ власти водрузили перед входом, и никто не осмелился бы не посчитаться с этим, даже жандармы[33] самого его величества падишаха[34] Абдул-Хамида[35].

Пока атаман разбойников разговаривал со старым Грегорио, приглашенные на свадьбу, как были, в праздничных нарядах, бледные и испуганные, бросились расседлывать и обтирать лошадей, затем привязали их под навесом и вдоволь насыпали корма.

Леопард, учуяв сырое мясо, напрягся и глухо зарычал.