Харальд Тюсберг - Хакон. Наследство Страница 2

– Да, господин.

– Что же ты хочешь узнать?

Скули помедлил. Однако, увидев, что Гаут улыбается, будто заранее знает, о чем пойдет речь, собрался с духом и сказал:

– Король Магнус желает, чтобы я писал о Хаконе ярле с особым почтением, хотя, сдается мне, для этого нет оснований.

– О Хаконе Бешеном? Вполне понятно, у королевского дома есть на то причины. – Господин Гаут рассмеялся. – Надо поискать, глядишь, и о бешеном ярле что-нибудь хорошее напишем. Задача нелегкая. Ну а в крайнем случае постарайся писать о нем как можно меньше. Что еще тебя занимает?

– Как бы мне получше узнать короля Хакона?

– Нельзя узнать короля Хакона, не зная о его отце Хаконе сыне Сверрира, который был убит. А еще важнее для тебя узнать про его деда, короля Сверрира, самого из них великого. Даже после смерти король Сверрир говорил свое веское слово! – Господин Гаут выдержал паузу. Потом добавил: – Еще тебе надобно узнать о Хольме[8] и о Бьёргвине[9], где все трое жили, только в разное время. И о Нидаросе[10].

Лендрман Гаут и Скули Тордарсон в дальнейшем виделись часто и стали добрыми друзьями, несмотря на большую разницу в возрасте. И Скули узнал то, что хотел. Гаут рассказывал и судил обо всем по-своему, на свой лад толковал события тех лет, когда Норвегия была по-настоящему собрана в единое государство и стала самой мощной державой Севера. Было и такое, чего Гаут своими глазами не видел, однако он и об этом умел рассказать так, что, слушая его, Скули мог во всем разобраться.

Кое о чем, вероятно, происходившем в ту пору поведали Скули Тордарсону – прямо или обиняками – старинные висы, которые ему пели люди в иных местах, и хитрый Гаут об этом знал. Много чего Скули выяснил таким образом и многое вписал в сагу о Хаконе Хаконарсоне, как и желал король Магнус.

Но не все. Иначе сага была бы совсем другая.

КОРОЛЕВСКИЙ ГОРОД

Гаут Йонссон знал в Бьёргвине каждый закоулок, а чего он не знал, то никакого интереса и не представляло. Шел 1217 год. Господин Гаут был молод, и вот однажды в тот год случилось кое-что особенное.

Стояла весна, день выдался свежий, ветреный, когда в погоде мешаются сразу все четыре времени года. С Северного моря спешили тучи, белые, серые, черные, цеплялись за вершины гор. То солнце, то дождь, то снег – и вдруг прорвутся солнечные лучи, заливая городские постройки, и горы, и склоны холмов потоками удивительного света, какой увидишь разве только в святом Иерусалиме. По крайней мере так уверяли бьёргвинцы, те, что участвовали в крестовых походах. Они всегда любили похвастаться и не упускали случая расхвалить родной город.

Но ведь Бьёргвин и правда был самым большим городом во всей Скандинавии и крупнейшей торговой гаванью к северу от германских земель. Одних горожан восемь тысяч да пришлых не меньше тысячи, это уж точно, – многие норвежцы, которые прежде ничего подобного не видывали, только глаза таращили на тамошнюю жизнь: чудеса ведь, право слово! Иноземные купцы обитали в отдельных кварталах, где воздух гудел от голландской, английской, французской речи. Особенно громко гомонили ганзейцы, цепко державшие Немецкие пристани в самом сердце внутренней бухты. Шутка ли, ведь было их тут во всякое время до полутора тысяч душ. С Балтики и с германского побережья съезжались горластые вздорные купцы – кричали, а заодно и плеть пускали в ход. Кричал хозяин, кричал и работник. Все кричали. А приезжали сюда и уезжали отсюда только мужчины, жившие в безбрачии. Женщинам доступа не было. Не дозволялось немцам ни оставаться дольше определенного срока, ни заводить семью, и за малейший греховный помысел, коли подтверждался он письменным свидетельством, рисунками или жестами, грозила жесточайшая порка.

А вообще-то Бьёргвин благонравием отнюдь не славился. На площадях играли музыканты, забавляли народ танцующие медведи, скоморохи с набеленными лицами, огнеглотатели и акробаты. Зачастую это был сущий сброд – воры и обманщики, которых полагалось бы взашей гнать из города. Однако ж эти забавы имели шумный успех. Под вечер многие из приезжих начинали выспрашивать, где тут можно найти женщин. Посылали их тогда в Верхний переулок, где обитали сотни две бойких бабенок и было немало шумных пивных и жарких банек. Путник, по неведенью искавший здесь пристанища, второй раз в Верхнем переулке никогда не ночевал.

Город был опоясан палисадами, стенами и укреплениями, а внутри этого пояса, спускаясь к гавани, теснились фасад к фасаду маленькие и большие дома. Выше, на горных кручах, стояли кое-где пастушьи хижины и бревенчатые избушки, откуда народ в погожие дни любил смотреть вниз, на городскую суету.

Вдали, господствуя над входом в Бухту, на острове, виднелся Хольм – огромная, построенная из бревен королевская крепость, с тесовыми палатами, крытыми галереями и мостами. Сто лет назад сюда перебрался из поместья в Альрексстадире Эйстейн Магнуссон[11]. Раньше норвежские короли селились на высоких местах, чтоб вовремя заметить вражеские корабли и чтоб можно было при необходимости укрыться в горах. А вот Эйстейн рискнул возвести крепость в низине, у самого берега. Посредине королевской усадьбы стояла Церковь Апостолов, деревянная ставкирка с ризницей и крытыми галереями, где дружинники, направляясь к мессе, оставляли оружие.

На Хольме располагалась и Церковь Христа. Ей было всего полвека, и освятили ее при коронации Магнуса Эрлингссона[12], сына Эрлинга Кривого. Именно тогда эта торжественная церемония впервые состоялась на земле Скандинавии. Великолепный собор воздвигли между морем и полуторасталетней деревянной церквушкой, построенной основателем города, Олавом Спокойным[13]. Было на острове и множество других зданий – резиденция епископа, два монастыря, жилища для воинов короля и епископа, постоялые дворы для знатных гостей. Все на Хольме, даже епископский яблоневый сад, аптекарский и капустный огород, находилось под защитой высоких стен, моря и болот.

Жизнь на Хольме всегда кипела ключом. Не покладая рук трудились там искусники-мастера и военнопленники, да и горожане частенько по призыву луров[14] и рога сходились на площадь перед Церковью Христа – услышать важную весть, а не то посмотреть на казнь преступника.

Глядя сверху на Бьёргвин, можно было насчитать дюжину церквей, четыре капеллы, три монастыря и несколько светских каменных зданий, причем довольно больших. Вокруг толпилось множество приезжих – похоже, в иных частях страны этакие каменные дома были редкостью. Куда ни глянь – всюду шло строительство, и городские палисады все время переносили на новое место. А раз так, поневоле переселялись и «нечистые». Прокаженным положено было, держась на почтительном расстоянии от городских ворот, ждать, пока отчаявшиеся родичи или сердобольные монахи не принесут им каких-нибудь объедков. А случись кому ненароком оказаться поблизости, горемыкам надлежало предупредить его звоном колокольцев и крикнуть: «Нечистые! Нечистые!».