Синтия Хэррод-Иглз - Длинная тень Страница 2

Король отрицательно покачал головой.

– Боюсь, что нет. Судя по настроению народа, симпатии нового парламента станут еще более протестантскими и явно будут мешать католицизму. Нет, я должен убедить тех, кто работает сейчас, и продолжать ненавязчиво давить на них, будто капля, долбящая камень. Но вы, моя дорогая, будете ли беречь себя, когда вернетесь домой? Протестантские собрания...

– Не беспокойтесь, – тихо сказала Аннунсиата, – В Йоркшире я буду в полной безопасности. Север гораздо более терпим, чем Юг, а англиканские службы почти не отличаются от католических месс. Кроме того, в нашем мирке Ральф является законодателем для всех.

– Они некоторое время помолчали, а затем Аннунсиата сменила тему. – Скажите пожалуйста, сэр, как дела у королевы? Я очень сожалею, что она неважно себя чувствует и что сейчас ее нет с нами. Утром на службе она показалась мне немного простуженной.

Ральф Морлэнд, стоящий неподалеку, лишь вполуха слушал герцога Йоркского, хотя у него был приятный и мелодичный голос, а разговор о кораблях, который они вели, был ему интересен, как никакой другой. Взгляд Ральфа постоянно был прикован к очаровательной фигуре Аннунсиаты, и ее живость и привлекательность доставляли ему столько же радости, сколько и муки. Он женился на ней четыре года назад, и, казалось, наконец-то достиг своей гавани. Его жизнь состояла из сплошных контрастов: война наложила печальную тень на детство, лишив отца и матери и, в довершении всего, той, что была дороже матери, – Мэри-Эстер Морлэнд, вырастившей его; ранняя юность принесла ему счастье: он стал хозяином Морлэнда, женился и полюбил свою первую жену Мэри Моубрей из пограничных земель, которая была предназначена ему католической церковью.

Ральф был обычным человеком с простыми желаниями. Удобный дом, любящая жена, большая семья, здоровые ребятишки, уважение равных и немного радости от простых удовольствий: хорошей охоты, музыки, веселых шуток, – чего еще желать. Одно время ему казалось, что все это у него есть. Аннунсиата тогда была еще девочкой, и Ральф, будучи старше ее на пятнадцать лет, наблюдал за ней с нескрываемым восхищением и однажды спас от худшей из бед, в которые она нередко попадала в силу своей нетерпеливости.

Но счастье было недолговечным. Он понял, что жена несчастлива с ним; затем пережил ужас ее болезни и смерти, и наконец, словно в наказание за безоблачную жизнь, судьба забрала всех его детей, одного за другим. Ему казалось, что он бесцельно бродит в потемках, оплакивая близких и забытый Богом.

Потом вернулась домой Аннунсиата – прекрасная, желанная, пышущая здоровьем, дитя Фортуны, в отблесках триумфа своего пребывания в Лондоне, искрящаяся жизнью, несмотря на то, что ей тоже был знаком вкус потерь. Ральф понял, что любил ее всю жизнь, и она, что самое странное и чудесное, призналась, что тоже любит его. Он женился на ней, восхищенный и ошеломленный, как Эндимон, похищенный божественной Дианой, и уверенный в том, что наконец его жизнь попала в свое русло. Теперь у него было все.

Однако Ральф не мог не сознавать, что Аннунсиата становится все более беспокойной, и полагал, что это из-за детей: она трижды рожала ему сыновей и трижды горечь утраты постигала ее. Маленькие Ральф, Эдуард и Чарльз – все они жили не более нескольких недель; в прошлом году она снова зачала, и Ральф умолял ее быть очень осмотрительной, тихо сидеть дома и не перевозбуждаться. Аннунсиата же с самого первого дня беременности поступала наперекор его советам, будто подставляя себя под очередной удар судьбы. Последней причудой была эта поездка в Лондон ко двору, как только она узнала, что король вернулся из Виндзора. Ральф спорил и сопротивлялся до последнего, но она лишь смеялась странным диким смехом и единственное, что ему оставалось, – сопровождать ее, чтобы суметь предотвратить худшие из последствий, если, не дай Бог, что случится.

Иногда он думал, что жена просто не представляет, насколько опасно путешествие под проливными августовскими дождями в экипаже, порой застревающем в грязи до самых колес, что заставляло лошадей беспрерывно ржать и дергать его при нескончаемых попытках вытянуть из грязи. Как она могла на такое пойти? Аннунсиата была одной из лучших наездниц графства и провела в экипаже едва ли десять часов за всю жизнь. Во время поездки он неоднократно видел, как жена закусывает губы, сжимает зубы, зеленеет и отворачивается от него, чтобы не выдать, насколько для нее неудачна ситуация. Много раз по вечерам он добывал горячую воду, купал ее, как ребенка, а затем, дрожащую и безмолвную, укладывал в постель, прикладывая горячие кирпичи к стопам. И было маленьким чудом, что она смогла заняться делами, как только они приехали в Баллинкри-хаус. Другим же чудом было то, что ребенок, хоть и родившийся до срока, выглядел крепким и здоровым.

Сейчас Аннунсиата казалась очень живой и счастливой, болтая с королем, не выказывая и тени смущения или женской стыдливости, будто это она была его младшим братом, а не тот женоподобный субъект, с которым приходилось беседовать Ральфу. Ему все еще было не по себе в таком блестящем окружении наиболее выдающихся и титулованных особ лондонского высшего света. Длинный зал с современной обстановкой и редкими сокровищами был для него не столь подходящим фоном, как солидные темные панели Морлэнда; ему казалось, что он здесь неуместен и остальные гости считают его неотесанной деревенщиной. Ральф чувствовал это по их взглядам, по тому, как они называли его жену графиней, по отрывкам подслушанных разговоров.

И в некотором роде они были правы – он действительно был не у места. Ральф терпеть не мог Лондон с его запахом, искусственным очарованием и ограниченным пространством. Он любил открытые небеса, сладкий и свежий ветер, поля и холмы, и единственной причиной, заставляющей его ежегодно посещать этот город, было нежелание расставаться с Аннунсиатой. Ему хотелось бы, чтобы Йоркшир стал для нее всем. Он знал, что она любит Морлэнд, как и он, что ей необходимо проводить там часть года, чтобы восстановить и обновить силы; но Лондон с его более экзотическими развлечениями был нужен ей не меньше, – и Ральфа печалил тот факт, что жена чувствовала себя здесь настолько же уютно, насколько он – не в своей тарелке.

Внезапно Ральф понял, что герцог задал ему вопрос и ожидает ответа, и почувствовал, насколько он невежлив, игнорируя своего царственного гостя.

– Прошу прощения, ваша светлость, – произнес он в глубоком смущении, – я боюсь, что не совсем уловил...

Если принц Джеймс и был шокирован, на его красивом анемичном лице это никак не отразилось. Он поднял бровь и спокойно сказал: