Адмирал Хорнблауэр. Последняя встреча - Сесил Скотт Форестер Страница 2

того же голубого цвета. Двадцать лет Хорнблауэр проходил в мундире, и то, что отражалось сейчас в зеркале, виделось его предвзятому взгляду неестественным, нелепым, смешным. Мундир – другое дело: никто не осудит офицера, если мундир ему не к лицу. Однако предполагается, что в цивильном платье человек – даже женатый – выказывает собственный вкус, над его выбором можно и посмеяться. Браун прицепил к золотой цепочке часы и затолкнул их в карман. Они некрасиво выпирали, но Хорнблауэр с яростью отбросил мысль выйти без часов ради красоты наряда. Он сунул в рукав льняной носовой платок, который Браун только что надушил. Теперь Хорнблауэр был готов.

– Прекрасный костюм, сэр, – сказал Браун.

– Дерьмо собачье, – ответил Хорнблауэр.

Он прошел через гардеробную и постучал в дальнюю дверь.

– Входи, – сказал голос жены.

Барбара еще сидела в ванне, ее ноги, как и его несколько минут назад, болтались снаружи.

– Ты просто загляденье, дорогой, – сказала Барбара. – Приятное разнообразие – видеть тебя без мундира.

Даже Барбара, лучшая из женщин, не свободна от досадного греха своего пола – одобрять новизну ради новизны; но ей Хорнблауэр ответил иначе, чем Брауну.

– Спасибо, – произнес он с наигранной благодарностью.

– Полотенце, Геба, – сказала Барбара.

Маленькая чернокожая горничная проскользнула вперед и укутала полотенцем вылезающую из ванны хозяйку.

– Венера встает из вод, – галантно произнес Хорнблауэр. Он силился побороть неловкость, нападавшую на него всякий раз, когда он видел жену голой в присутствии другой женщины; хотя, разумеется, Геба всего-навсего служанка и к тому же цветная.

– Надо полагать, – говорила Барбара, пока Геба осторожно вытирала ее полотенцем, – в деревне уже прослышали о нашей чуднóй привычке ежедневно принимать ванну. Не берусь вообразить, что по этому поводу говорят.

Хорнблауэр вполне мог вообразить; он сам когда-то был деревенским мальчишкой. Барбара сбросила полотенце и стояла нагишом, пока Геба надевала ей через голову шелковую сорочку. Когда преграды отброшены, женщина теряет всякое чувство приличия, и Барбара в прозрачной сорочке выглядела еще более вызывающе, чем голая. Она села за туалетный столик и стала мазать лицо кремом, пока Геба расчесывала ей волосы; на столике теснилось множество флакончиков и баночек, и Барбара залезала в них по очереди, словно подбирая составляющие для колдовского зелья.

– Как замечательно, – продолжала Барбара, внимательно разглядывая свое отражение, – что погода исправилась. Для сегодняшней церемонии солнечное утро как нельзя кстати.

Мысль о церемонии не отпускала Хорнблауэра с самого пробуждения; не то чтобы она его пугала, скорее ему было слегка не по себе. Встреча с арендаторами ознаменует начало новой жизни, а он не был уверен, что эта жизнь придется ему по вкусу. Барбара изучала свое лицо в зеркале.

– Приветствуем нового сквайра Смолбриджа, – сказала она, с улыбкой оборачиваясь к Хорнблауэру.

Улыбка преобразила не только ее лицо, но и все настроение ее мужа. Барбара перестала быть знатной дамой, графской дочерью и белой косточкой, чья уверенная манера держаться часто вгоняла Хорнблауэра в унизительную робость; теперь это была женщина, которая стояла рядом с ним на изуродованной ядрами палубе «Лидии», которая дрожала от страсти в его объятиях, верная возлюбленная и желанный друг. В эту секунду Хорнблауэр любил ее всеми силами души. Если бы не Геба, он бы обнял ее и поцеловал. Барбара читала его мысли. Она вновь улыбнулась, на сей раз чуть заговорщицки; это была секунда полного взаимопонимания, и у обоих потеплело на сердце.

Барбара натянула белые шелковые чулки и завязала под коленями красные, шелковые же подвязки. Геба стояла наготове с платьем, Барбара нырнула в него. Платье затрепетало, захлопало, и наконец Барбара высунулась из него, растрепанная, тряся руками в рукавах. Никто не может оставаться великосветской дамой в такую минуту, и Хорнблауэр любил ее сейчас как никогда. Геба расправила на хозяйке платье, накинула ей на плечи кружевную пелерину и принялась доканчивать прическу. Когда последняя шпилька была приколота, последний локон уложен, Геба, скрючившись, с помощью рожка надела хозяйке туфли. Барбара тщательно укрепила на голове шляпу с лентами и розами.

– Который час? – спросила она.

Хорнблауэр с трудом вытащил из узкого кармана часы:

– Девять.

– Замечательно. – Барбара взяла с туалетного столика длинные белые шелковые перчатки, доставленные из Парижа контрабандой. – Геба, мастер Ричард, должно быть, уже одет. Скажи кормилице, пусть несет его сюда. Думаю, дорогой, сейчас вполне уместна была бы лента со звездой.

– У моих собственных дверей? – возразил Хорнблауэр.

– Боюсь, что да, – ответила Барбара.

Она тряхнула пирамидой роз, и губы ее тронула даже не улыбка, а скорее озорная ухмылка. Нежелание надевать звезду испарилось, как не бывало. Это был молчаливый знак, что жена, в точности как он сам, не придает значения торжественному приему, который устраивает население Смолбриджа своему новому помещику. Так мог бы подмигнуть оракул.

У себя в спальне Хорнблауэр достал из комода красную ленту и звезду ордена Бани, а Браун подал ему перчатки. Их Хорнблауэр натягивал уже на лестнице. Перепуганная горничная торопливо сделала реверанс; в прихожей стоял дворецкий Уиггинз с высокой касторовой шляпой хозяина в руках, а за ним – Джон, лакей, в новой ливрее, которую выбрала Барбара. Сама Барбара вышла вслед за мужем, за ней шла кормилица с Ричардом на руках. Кудри у Ричарда были уложены и густо напомажены. Кормилица поставила мальчика на пол, одернула его платьице и кружевной воротник. Хорнблауэр торопливо взял Ричарда за руку, Барбара – за другую; Ричард еще не привык стоять, как все, и постоянно норовил опуститься на четвереньки, что никак не вязалось бы с торжественной обстановкой. Уиггинз с Джоном распахнули двери, и все трое – Хорнблауэр, Барбара и Ричард – вышли на крыльцо. В последнюю секунду Хорнблауэр вспомнил, что надо надеть шляпу.

Внизу выстроились, наверное,