Надежда Остроменцкая - Ветеран Цезаря Страница 2

Я вертелся вокруг своего педагога в надежде, что он прочтёт мне какой-нибудь отрывок. В конце концов он замечал меня и, развернув свиток, говорил: «Вот послушай…»

Увлекаясь, он часто забывал о моём возрасте и читал мне даже агрономические трактаты карфагенянина Магона или деда нашего Катона. Вот была скука! Я хлопал глазами, стараясь не заснуть, но голос Валерия звучал так монотонно… Голова тяжелела, и веки сами собой смыкались. Зато как интересно было, следить за приключениями Одиссея и Телемака! Вот если бы и мне постранствовать так же долго, как Одиссей! А мой сын в это время рос бы да рос и стал бы большим. А потом я бы вернулся, и мы с ним, как Одиссей с Телемаком, в одну ночь перебили бы сто двадцать пять женихов моей жены!

Я старался поскорей научиться читать, чтобы, как мой наставник, знать все книги в нашей библиотеке. Тогда отец не Валерию, а мне бы говорил: «Ну-ка расскажи, что пишет об этом Ксенофонт или ещё кто-нибудь…»

А вот счёт плохо мне давался, хотя с детства я слышал вокруг разговоры о процентах, дивидендах и прочих денежных операциях. Даже когда я стал взрослым и мне пришлось самому заняться финансами, они меня мало интересовали… Но я, кажется, отвлёкся… Впрочем, всё это имеет отношение к моему рассказу.

Наш просторный светлый дом стоял на берегу моря. У причала перед домом покачивалась большая лодка. В ней вся наша семья уезжала на прогулку каждый девятый день — нундины, — посвящённый отдыху.

В обычные дни я любил забираться в нашу большую лодку и лежать в ней, мечтая о путешествиях, бурях, сражениях с пиратами и победах, которые я неизменно одерживал.

В семь лет я, как все, пошёл в школу. Привыкнув к обществу взрослых, я сначала дичился детей. Все мальчики казались мне драчунами, а девочки — недотрогами. Я стеснялся отвечать учителю в страхе, что меня поднимут на смех из-за какой-нибудь ошибки. Даже теперь неприятно мне вспоминать уроки математики. Но в конце концов я втянулся в учение, игры и драки и так же, как остальные, веселился, если, бывало, кто-нибудь сболтнёт перед учителем глупость. Но, как бы оживлённо школьные часы ни пролетали, я всегда и с удовольствием встречал Валерия, приходившего, чтобы отвести меня домой. По-прежнему интересы мои были сосредоточены в нашей библиотеке и в конторе отца на пристани.

Самое радостное событие моего детства произошло, когда мне исполнилось десять лет. В этот день отец подарил мне лодку и кормчего, который стал обучать меня морскому делу. Мать волновалась, сердилась, а мы с отцом переглядывались и посмеивались, слушая её сетования. Разве кто-нибудь мог в то время предвидеть, какой, бедой обернётся для меня этот подарок?

Мать беспокоилась оттого, что я был чересчур беспечен и часто выходил в море при сильном ветре. А я, бывало, кричал от восторга, когда небо покрывалось лохматыми тучами и ветер с воем бросался на волны, словно пёс, готовый разорвать морское чрево. Мне было весело, когда вокруг вырастали горы воды и моя лодка прыгала и ныряла.

От матери мне доставалось за эти прогулки, отец же меня хвалил:

— Молодец, растёшь настоящим мужчиной. Вот исполнится тебе пятнадцать лет, пошлю в Азию. Посмотришь новые страны, познакомишься с образованными людьми.

Но не дождался он этого дня…

Однажды, когда мы обедали в зимнем триклинии[2] (в тот день стояла ненастная погода), у входа послышались крики, и, растолкав рабов, в комнату вбежал Диксип, сын нашего вольноотпущенника. Бросившись перед отцом на колени, он стал рвать на себе одежду и так страшно рыдать, что мы перепугались и вскочили с мест. Один отец продолжал спокойно возлежать за столом.

— О боги!.. О боги!.. — кричал Диксип, раздирая в клочья и так уж изорванную тунику.

— Перестань! — приказал отец. — И отвечай толком: почему вернулся так скоро?

— О боги!.. О боги!.. — рыдал Диксип, колотя себя в грудь. — Всё погибло! Корабль ударился о подводную скалу и раскололся… Спаслись только я да кормчий…

Отец побелел:

— А деньги? Ты вёз восемьдесят миллионов сестерций!

Диксип с силой опустил оба кулака на свой череп:

— Будь проклята эта голова! Всё забыл!.. Думал только о спасении своей жизни. Теперь она в твоих руках.

Отец не ответил. Я взглянул на него и испугался: губы посинели, лицо исказилось. Мне показалось, он слушает уже не Диксипа, а кого-то внутри себя. Вдруг он поднялся, сделал шаг к двери и, согнувшись, схватился за грудь:

— Какая боль… Ох! В гавани продуло… что ли…

Мать и рабы подхватили его под руки.

— Ляг в постель, — лепетала мать, — я сейчас пошлю за врачом. Ляг.

Рабы подняли отца и понесли. Он стонал. Я пошёл следом за матерью и сел у двери в спальню. Диксип выбежал из дому, крикнув, что сейчас приведёт врача. Рабы вышли, опустив за собой занавес. Стало тихо. Доносились только приглушённые всхлипывания матери. А я был так напуган, что даже не мог плакать. Но вот появился врач. Несмотря на страх за отца, я заметил и запомнил, что Диксип с ним не вернулся.

На меня никто не обращал внимания, и я пробрался за врачом в спальню. Не смея подойти к ложу, я смотрел издали. Грек[3] взял руку отца, подержал в своей, отпустил… и рука упала как деревянная. Врач приложил ухо к груди больного, оглянулся на нас и, достав из сумки ножичек, сделал на руке отца надрез.

— Дух его в ожидании асса бродит на берегу Стикса[4],— объявил он, — кровь уже загустела.

От Валерия я знал, что умершему, перед тем как его похоронить, вкладывают в рот асс, чтобы он мог заплатить этой монетой Харону за перевоз в царство мёртвых. Я понял, что жизнь отца оборвалась.

Мать вскрикнула и прильнула к его телу.

Так море причинило нам первую беду.

Глава вторая

С этого дня начались для меня страшные перемены.

В первые дни после похорон мы с матерью вместе плакали и приносили жертвы духу умершего. Но вот однажды к нам пришли оценщики и объявили, что откупщики требуют возмещения утраченных отцом денег, что сумма очень велика и если мы не можем её выплатить, наш дом, рабы и вещи, по постановлению претора, будут проданы в пользу компании. Мою плачущую мать повели через весь город к банку Требония, где отец хранил деньги. Мне было только четырнадцать лет, я ещё не имел права защищать наши интересы, но я побежал за матерью и видел сочувственные взгляды, которыми провожали её прохожие на улицах. Требоний показал нам счёт Гнея Сестия Гавия и объяснил, что, помимо денег компании, отец вложил в последнюю финансовую операцию почти всё, что имел. (Как мы потом узнали, это был заём одному из городов провинции Азии для уплаты контрибуции, наложенной Суллою.)