Андрей Буровский - Орден костяного человечка Страница 20

Лида почти рассердилась под конец, и пришлось ее целовать в шею, в вырез платья и утешать, прямо здесь, на платформе, ранним утром (когда тебя самого немного шатает от портвейна, пива, недосыпа). Вот электричка, и цветастое платье Лиды, ее розовая кофта позади вагона остались последним приветом «Салюта». Интересно, увидит ли он их еще? А туман тянулся почти до самого вокзала, рассеялся до конца уже в Петербурге, между каких-то пакгаузов.

С вокзала Володя и позвонил; было уже почти 10 часов.

— Таня? У тебя не появилось никаких причин отменить сегодняшнюю встречу? Вот и хорошо.

— А где мы встретимся? Что вы хотите делать на этот раз?

— В первую очередь я хочу тебе сделать подарок. А встретимся мы у меня дома.

И опять где-то не больше часа на то, чтобы перехватить еды, глотнуть вина, приготовиться — по большей части морально. Уже звонок разносится по дому, и стоит в дверях, смеется хорошенькое юное создание, чуть старше Лидиного Мишки:

— Владимир Кириллович, я вам такую книжку раздобыла!

Одним из талантов Татьяны было и осталось умение «раздобывать» книжки географической серии — причем с полным пониманием, что не всякий подарок Володя примет, но вряд ли у него хватит моральных сил отказаться от такого…

Книжка правда была потрясающая: «Российского купца Григория Шелихова странствования из Охотска по Восточному океану к американским берегам». Вышла она в Хабаровске в 1971 году, ничтожным тиражом, и с тех пор не переиздавалась.

А Таня уже внимательно вглядывалась, и через мгновение прозвучало:

— Владимир Кириллович, у вас какие-то проблемы?

— Не-ет… А с чего ты взяла это, Таня?

— По-моему, вы еще вчера пили всякую гадость, а сегодня продолжаете и даже не побрились.

И правда! Он же совсем забыл побриться!

— Таня, ты немного подожди, а?

— Конечно, я пока тут кое-что поставлю…

«Кое-что», как выяснилось, это домашние пирожки, приготовленные Таней вместе с мамой, какой-то вкусный салат в банке.

— Вина?

— По-моему, вам больше не надо… Хотите, я вам сделаю массаж?

Володя обычно хотел. Поразительно, но этот полуребенок уже в 15 лет умел делать потрясающий массаж! Володя сам не знал, чему надо больше удивляться: профессиональности ее работы или тому, какие сильные руки у маленькой тоненькой Тани.

Два года они были знакомы, со времени, когда Володя поработал в одной школе на Васильевском острове, и до сих пор Володя, при всей своей распущенности… ну, не то чтобы совсем уж «не тронул ее и пальцем» (они несколько раз целовались), но, во всяком случае, так и не соблазнил.

Скажем откровенно — соблазн у него самого был, и если не считать Оксаны, Таня чаще всего вызывала у Володи подозрение, что вот ее-то ему и надо для какой-то более осмысленной жизни. Но и оберегал ее Володя, вполне сознательно не хотел доводить дело до конца. Очень может быть, и сама Таня была вовсе не против; по крайней мере, она несколько раз дала понять очень ясно, что не упадет в обморок от более решительных поступков.

Володя был уверен, что если попросит Танюшу отдаться, она не просто скажет «да», а подробно договорится, что и как они будут делать, о способах предохранения и расстегнет блузку почти так же деловито, как это сделала бы Лидия. И притом так же сияя глазами, как при ведении умных разговоров и когда они целовались в подъезде.

Тут имеет смысл уточнить, что Таня оставалась девочкой из интеллигентной семьи, очень воспитанной, образованной и умной. И, конечно, нисколько не распущенной. Это поколение такое. И эти сияющие, удивительные голубо-синие глаза!

— Спасибо, Танюшка.

Володя встал; как всегда после массажа, его немного качнуло.

— Осторожнее!

Ну конечно: если Таня для него — почти дитя, он для нее — почти старик. Что тут поделаешь!

Как всегда, девушка раскраснелась, откровенно возбудилась, пока ловко делала массаж. И уже не было проблемой налить ей сухого вина, повесить на шею шлифованный и продырявленный местным умельцем кусочек зеленого саянского нефрита.

— Ой, здорово!

Еще не поглядев в зеркало, Татьяна расцеловала Володю — даже звон пошел по всей квартире. Ей важен был не подарок… Важно было, что его привезли. Вообще что-то очень здоровое было в этом полуребенке, на двадцать лет его моложе. Володя обнял девочку за плечи, поцеловал в губы — скорее нежно, чем со страстью. Он и правда испытывал нежность от вида этих милых локонов на висках, пульсирующих жилок под кожей маленькой блондинки, светлой косы, чистой кожи, уютного запаха девушки, у которой все еще впереди. Чего больше — нежности, желания, отеческих чувств? Он сам не знал. Прикасаясь губами к губам, наблюдая, как заволакиваются глаза, Володя чувствовал себя растлителем малолетних. Но знал точно: стоит себя отпустить, позволить себе — и он переживет сильный взрыв страсти к Танюше. Что-то подсказывало Володе, что ее он мог бы любить долго и без душевной опустошенности. Неужели для счастья нужен разрыв в двадцать лет?! Патология, честное слово…

— Вас еще надо вымыть с шалфеем, я берусь вам сделать массаж по мокрой коже да хорошенько распарить…

— Давай не сейчас, давай уже осенью («Что такое осень? Это ветер» — и если она будет, эта осень).

— Вы уезжаете завтра?

— Сегодня.

Они еще говорили о чем-то, сидели то в кабинете, то на кухне. Интересно, как все-таки действует спокойный оптимизм юности на не очень молодых людей: Володе от общения с Татьяной стало легче по крайней мере наполовину. Наверное, потому, что существовало или одно, или другое: или то, что несла в себе Таня, или то, что окружало его в семье. Или в мире была эта немного наивная, добрая улыбка, сияющие голубые глаза, это уверенное желание помогать; этот моментальный ответ на поцелуй — красивый, благодарный и наивный. Или же был стервный визг Марины, ее рваные, истеричные жесты, судорожный рывок, которым она вытаскивала Сашку из квартиры, схватив за руку. Одно исключало другое.

Странно даже — после этого поцелуя не хотелось обязательно заняться с Таней любовью, но вот совсем необходимо стало привлечь ее к себе, поцеловать, еле касаясь кожи, уголок глаза и висок. Потому, что он совершенно сыт сексуально? Может быть, и поэтому, но ведь не только… Главное — тут не хотелось мельчить.

Спускался вечер, и небо становилось бирюзовым и сиреневым, со множеством разводов малинового и зеленого цветов. Становилось чуть грустно, как всегда с наступлением вечера.

Телефон зазвонил так внезапно, что оба вздрогнули. Звонок был не международный, звонили откуда-то из Питера.

— Может быть, это тебя мама?