Александр Барышников - Клад Соловья-Разбойника Страница 20

Сцепляясь веслами, толкаясь бортами, с криком и руганью булгары начали разводить свои лодки по речному пространству.

— Отрезай от берегов! — весело командовал Петрила. — Эх, цокнем по-нашему!

Окончательно разгромив булгар, до самого камского устья шли беспрепятственно. Жители селений, оставшихся без своих защитников, в страхе разбегались по лесам. Все шло хорошо. Одно было плохо — в сражении с булгарами трое ватажников получили сильные увечья, одному из них с каждым днем становилось все хуже и хуже.

Поднимаясь по Каме, ватага остановилась на ночлег в устье большой реки, воды которой светлой полосой текли под высокими обрывами, долго еще не смешиваясь с темными камскими струями.

— Река вятичей, — пояснил бывалый ватажник Голован. — Еще при князе Андрее Боголюбском, булгар не убоявшись, убегали они сюда от православного крещения. Может, и ныне обитают на этих берегах:

— Поискать бы их селение, да оставить раненых, — неуверенно предложил Невзор. — Все-таки свои люди, русские.

— На вятичей надежа как на вешний лед, — ответил Петрила. — Давно, поди, их булгары вырезали, посему рыскать по их реке нам не резон.

Весь следующий день шли под парусами с хорошим попутным ветром, но к вечеру стало ясно, что двигаться дальше нельзя — раненым стало хуже, один из них метался в горячке, кричал и вырывался из рук державших его ватажников.

— Мыслю як так, — объявил Петрила, сидя у вечернего костра. — Время дорого, терять его нам никак неможно. Оставить увечных своих товарищей в чужой стороне, без догляда и опеки, было бы не по-людски, не по-новгородски. Посему — ватаге надобно разделиться.

Половина ее останется здесь. Велю допрежь всего поискать в здешних селениях хорошего знахаря, посулить ему серебра. Не захочет — привести силой.

Он помолчал, вороша палкой пышущие белым жаром угли костра.

Ватажники выжидающе смотрели на своего воеводу.

— Старшим останется Невзор, — решительно сказал Петрила и почувствовал на лице своем колючий, недобрый взгляд старика. — Остальные пойдут со мной, — негромко, но еще увереннее продолжил он, как бы вырубая мысль свою твердыми ударами слов. — Через две седьмицы вернемся обратно, к тому времени, мыслю, увечные поправятся: Что скажешь, Невзор?

Петрила ждал несогласия, упорства, подозрений и упреков, но старый мечник, откашлявшись, погладил свою седую бороденку и заговорил спокойно:

— Ты, воевода, у острова Исады явил разуменье воинское и мудрость не по летам. Ловкости да прыти у тебя на троих, и уж как ты обдумал, так тому и быть.

Слова Невзора удивили Петрилу и успокоили ватажников.

Утром, когда уходившие готовы были отчалить, Невзор, нехорошо усмехаясь, поманил к себе Петрилу. Они молча и неспешно отошли в сторону по узкой полоске прибрежного песка.

— Востер ты, парень, — со спокойной, дерзкой непочтительностью заговорил старик, усмешка сошла с его землистого лица, — да есть на свете и вострее тебя.

— Ты о чем? — не понял Петрила.

— Меня обскакать невелика удача, — Невзор хлестко выметывал слова, будто размахивал розгой. — Да и то, человек я подневольный. Думаешь, боярин Дмитр Мирошкинич не смекнул этого? Не таков боярин Дмитр Мирошкинич, чтоб в трех твоих соснах заплутать, и посему велел он мне при надобности передать тебе его слово боярское.

Старик помолчал, презрительно глядя в побледневшее лицо Петрилы.

— Ты еще отчалить не успел от новгородской пристани, а уж женка твоя, Варвара-свет-Калиновна, с чадами малыми вместе оказалась в тереме боярском. Ну-ну, охолони! Дорогими гостями живут они: пока что. Но коли к Покрову не воротишься ты в Новгород да не встанешь пред светлые очи боярина Лмитра Мирошкинича:

Старик снова усмехнулся и как-то мерзко засмеялся, обнаружив в клочьях бороденки обведенный голубыми губами редкозубый рот. — Иди, ищи, до Покрова время есть.

Не помня себя, Петрила шагнул через кожаный борт, кулем плюхнулся на широкую скамью и свесил бороду на грудь.

— Воевода! — позвал его кто-то через некоторое время. Он вяло махнул рукой — ушкуи отчалили.

— Удачи вам, братцы! — кричали с берега.

— Будь здрав, воевода, — послал вдогонку негромко, без улыбки, старый мечник Невзор.

Шийлык и черное колдовство Уктына

Вместе с этой весной в душу Люльпу впервые пришла незнакомая, беспричинная, томительная грусть. Все было так же, как всегда, так же всходило и закатывалось Солнце, люди занимались обычными делами, говорили привычные слова, но что-то неуловимо и непоправимо изменилось. Она чувствовала, что весь окружавший ее знакомый и понятный мир как будто пронизан туманом неясного, сладкого и тревожного ожидания. И временами, как бы заплутав в этом тумане, она вдруг замирала, останавливалась среди будничных забот и зачарованно слушала: кого? чего? Этого она не знала, не понимала и не могла бы объяснить, но потом, спохватившись и вернувшись к делам своим, долго еще помнила ощущение манящего и пугающего полета души.

Этой весной Люльпу часто уходила в куа — семейное святилище, где у нее, как и у прочих членов семьи, была своя каморка. Закрывшись, девушка подолгу молилась великим богам, глиняные фигурки которых стояли в ряд на широкой полке. Никто не мешал этим тихим молениям — прислуга не решалась беспокоить княжну. Мужчины, по обычаю, не имели права входить в женскую келью без разрешения хозяйки. Переступить этот порог могла бы только мать, но она умерла три года назад.

Люльпу часто думала, что именно она, ее добрая матушка, могла бы сейчас помочь, подсказать, объяснить происходящее. Тело матери давно уже сгорело на погребальном костре, вечная же ее душа была где-то рядом, она жила, может быть, в одной из этих фигурок, и девушка, стоя коленями на твердом полу, подолгу говорила с ними. Она рассказывала о своей жизни, о любви к отцу, о жалости к брату Гырыны, о радостях, тревогах и опасениях. Она просила прежнего покоя, былой девичьей безмятежности, но чем горячее были просьбы, чем искреннее звучали мольбы, тем больше казалось. Люльпу, что она обманывает великих богов и вводит в заблуждение бессмертную душу матери:

Светлыми ночами соловьи, невидимые певцы весны, терзали сердце Люльпу, она подолгу ворочалась в жаркой постели, томно потягиваясь всем своим стройным телом; не выдержав сладкой муки, выбегала во двор и, быстро оседлав любимого коня, забывалась в бешеной скачке по залитым лунным серебром широким лугам предградья.

Любимым местом княжны был край высокого обрыва над устьем Колыны-шур, вплетавшей свои зеленоватые струи в живую светлую ленту Серебряной реки. Весенними вечерами девушка подолгу просиживала здесь, словно пытаясь припасть взволнованным сердцем к тихому спокойствию природы. Великая река, плавно завернув от заречного красного бора, наваливалась широкой грудью на ваткарскую гору, но, не сумев сдвинуть огромную краюху заемной тверди, покорно тащилась вдоль ее подножия до устья Большого оврага, смиренно облизывала подошву Куалын-горы и тихо уползала к далекой и зыбкой черте окоема.