Грэм Шелби - Клятва и меч Страница 21

Египтянин по рождению, Зенги провел большую часть своей жизни в Нубии, в пустынных землях между Нилом и восточным побережьем Красного моря. Он владел несколькими языками, в том числе европейскими, был мастером-корабелом, но главное – слыл уникальным знатоком животного мира Аравии. Зенги руководил отловом диких зверей для епископа Генри, сопровождал их в Англию, да там и остался. На его попечении находились четыре рыси, выводок красивых, но смертельно ядовитых змей и пара арабских страусов, предмет особой гордости епископа Генри. Однако огромный, с алой кожей самец мало внимания уделял своей красавице подруге. Дайте им время, успокаивал Зенги своего хозяина. Они не сойдутся до весны (правда, он толком и сам не понимал, что такое весна в этой холодной, дождливой стране). Надо проявить терпение, говорил он епископу, и, если Аллаху будет угодно, эта пара еще подарит вам яйцо.

Египтянин немало рассказывал епископу об этих удивительных птицах и сумел рассеять множество нелепых слухов, ходивших среди англичан на их счет. Они вовсе не беспомощны, утверждал Зенги, и могут опередить на короткой дистанции любую гончую собаку, так быстро бегают. Страусы не агрессивны и, как правило, почувствовав опасность, пытаются убежать, но, выведенные из себя преследователем, могут нанести сокрушительные удары своими мускулистыми ногами и мощным широким клювом. И они не прячут голову в песок, спасаясь от врага, чтобы стать невидимыми, как принято считать, а удирают изо всех сил или падают на бок, искусно притворясь мертвыми.

Генри жадно слушал рассказы Зенги, стараясь все запомнить. Возвратившись в свой кабинет, он тут же диктовал услышанное клерку. Со временем епископ намеревался написать книгу о диких животных, дабы просветить мир. Разумеется, он упомянет в ней и имя Зенги. Где-нибудь в самом конце.

Сегодня оба страуса пребывали, похоже, в недурном настроении. Они прохаживались по вольеру и чистили клювами перья.

Генри посмотрел на них влюбленным взглядом.

– Это правда, что в вашей стране их используют для сбора драгоценных камней?

Зенги тихо засмеялся. Он не желал выглядеть невежливым, но сколько же можно выслушивать нелепые легенды, окружившие страусов в, казалось бы, просвещенной стране? Неужели даже епископ считает, что эти безмозглые создания способны находить в пустынях изумруды и рубины?

– Вас ввели в заблуждение, милорд, – мягко сказал он. – Страусы, как и многие другие птицы, не способны различать цвета. Они не отличат сапфир от гальки.

– Выходит, все неправда…

– Боюсь, что да. Если бы страусы годились для роли искателей сокровищ, то все жители Аравии были бы богачами и мы никогда бы не расстались с такими бесценными помощниками.

Надо отметить это в своих записях, подумал Генри. Арабские страусы не могут добывать драгоценности, вопреки мнению невежд.

Он мог бы простоять у вольера весь этот весенний, солнечный день, когда сквозь синие оконца в небе пробивалась лазурь, любуясь черно-белым самцом и серо-коричневой самкой и слушая пояснения Зенги. Но дела настоятельно звали его в кабинет. Еле слышно он прошептал: «Завтра. Я навещу вас снова завтра». И спустился с ликующих небес на грешную землю по невидимым ступеням и стал тем, кем был, – всего-навсего одним из самых могущественных людей Англии.

Март оказался для епископа удачным месяцем. Его зверинец пополнился новыми животными, и один из его политических замыслов воплотился в реальность. Год назад с братом Стефаном в Большом зале Вестминстерского дворца он обсуждал проблему, как восстановить отношения короля с недовольными им баронами. Они решили, вернее, идею подал он, Генри, а Стефан лишь согласился с этим, объявить, что Матильда намеревается вторгнуться в Нормандию. Ныне же выяснилось, что правда нагнала выдумку – Матильда и ее презренный муж действительно вынашивают подобные планы. Хорошо, просто отлично! Как он может заглядывать в завтра! Теперь Стефан, лишь временно занимающий трон, созвав своих баронов, мог их вопросить: и это ее вы хотели сделать королевой? И, собрав армию, отправиться в Нормандию, чтобы сокрушить Ангевинов раз и навсегда. Матильда и Готфрид выглядели теперь предателями и захватчиками, им противостоял законно избранный монарх, для которого превыше всего были интересы государства и народа. Симпатии баронов к императрице быстро таяли, а простолюдины могли (после проведения в стране соответствующей агитации) хлынуть в армию короля Стефана. Так или иначе, с удовлетворением думал Генри, весна должна была принести богатые плоды. Тем более что Зенги твердо обещал: самка страуса непременно снесет вскоре яйцо. И это радовало душу.

В годы своей молодости Стефан Блуаский заслужил репутацию великодушного, галантного дворянина, с хорошим чувством юмора. Он был изысканным кавалером, приятным собеседником, готовым уделять внимание даже людям, не принятым при дворе. Стефан недурно показал себя в битвах, и о нем думали как о блестящем дворянине, веселом молодом человеке, уважаемом мужчинами и любимом дамами.

На этом он мог бы и остановиться, тем более что его довольно скромные достоинства не позволяли рассчитывать на корону. Но не удержался от соблазна воспользоваться удобным случаем, и это странным образом все изменило.

Его достоинства обернулись пороками. Стефан и прежде отличался импульсивностью, однако это никого не волновало, пока он не стал королем. Теперь в вину ему вменялось лучшее, что было в его натуре. Монарх оставался добр к своим близким друзьям и держался с ними на равных, но бароны считали это засилием фаворитизма или, того хуже, проявлением бесхарактерности. Он был мягким королем – странное, противоречивое словосочетание, делавшее ненадежным фундамент, на котором стояла Англия. Его великодушие, высоко ценимое ранее среди дворян, обратилось для короля Стефана в порок и сделало его уязвимым.

Теперь, спустя два года и три месяца после коронации, слабости Стефана стали очевидными всем и каждому. Он был подобен зданию, довольно крепкому на вид, но с негодным каркасом, готовым рухнуть при сильном ветре.

Говорили о новом короле самое разное, но точнее всех образ его предстал в строчках мудрого стихотворения поэта, пожелавшего не менее мудро остаться неизвестным:

Прежде, чем обнажить меч, он рубит;Прежде, чем ему налили вино, он пьет;Прежде, чем ему принесли еду, он ест;Прежде, чем надеть на пояс меч, он садитсяна коня;Прежде, чем покинуть порт, он поднимаетпаруса;После того, как выскажется, он думает;После своих действий он хватается за голову.Еще не родившись, он кричит из чрева:«Я родился, подайте мне дворец!»Захочет ли он крикнуть из могилы:«Я не умер! Вы поспешили, как некогдаспешил и я!»?

В одном все бароны, и любящие и ненавидящие его, сходились: их новый монарх сначала действовал, а потом говорил, а затем уже думал. И почти всегда итог такой странной последовательности поведения Стефана был прискорбным. Его ослиное упрямство, с которым он пытался заставить Бриана Фитца стать перед ним на колени, его непредсказуемое великодушие по отношению к королю Шотландии Давиду оттолкнули от него многих. Давал ли он что-то, брал ли, угрожал или награждал – все выглядело, как говорили, дурным кверху, нелепо, ненужно, во вред и выходило за рамки привычного и повседневного.