Дочери мертвой империи [litres] - Кэролин Тара О'Нил Страница 21

– Именно так, – она кивнула. – Хотя я и делала что могла. Многое произошло с тех пор, как Иван умер.

– Сожалею о вашей потере. Это ваш муж нарисовал? – Я указала на пейзаж. Несмотря на свою простоту, он был написан умелой рукой. – Очень красиво.

– Ах, – вздохнула она. Ее глаза наполнились болью. Ошибка. Я затронула больную тему. – Нет. Это мой старший сын. Лев. Он умер через несколько месяцев после Ивана, в тысяча девятьсот шестнадцатом, в царской войне с Германией.

Я стиснула зубы. Это была не папина война. Всю вину свалили на него, хотя агрессорами выступали Германия и ее союзники. Конечно, высказать это Алене я не могла.

– Мне очень жаль, – повторила я.

Я даже представить не могла, что Евгения тоже знает, каково это – потерять брата. Льва она никогда не упоминала. Теперь понятно, почему она готова была рискнуть в обмен на бриллиант, при этом не будучи корыстным человеком по натуре. Она просто хотела защитить то, что осталось от ее семьи: свою мать, сильную женщину, благодаря которой они держались вместе, и Константина, страдающего от последствий ранения, если судить по ампутированной ноге и покрасневшей коже. Пускай он вел себя холодно, но он оставался ее братом. На ее месте я бы пожертвовала всем на свете, чтобы спасти своего.

– То был тяжелый год, особенно для детей. Потом стали говорить о коммунизме, появились большевики. Костя несколько месяцев работал в Екатеринбурге и привез с собой эти идеи, которые услышал в разговорах на фабрике. Он стал радикальным в этом вопросе. Евгения, как обычно, последовала его примеру. А я делала, что могла, чтобы у нас были крыша над головой и еда на столе.

Ее слова привлекли мое внимание.

– Так вы не поддерживаете большевиков?

Она пожала плечами:

– Я их понимаю. Мои дети гораздо более образованные, чем я. Иван их учил, давал им книги. Они видели, что жизнь может быть справедливее. Это меня в них восхищает. Но мне хотелось бы, чтобы большевики были не такими агрессивными. Как кадеты.

Кадетами называли членов популярной среди крестьян партии с чуть более здравыми взглядами, чем большинство левых. Они не были коммунистами, хотя и одобряли перераспределение земель. После того как папа отрекся от трона, именно кадеты стали одной из правящих партий. Однако лидеры у них были никудышные, и у большевиков такие же, но гораздо более жестокие: в прошлом октябре отобрали власть у кадетов и их союзников.

С тех пор, к сожалению, большевики оставались во главе. Они не только сдались Германии, но и провели реформы, из-за которых фабрики стали производить гораздо меньше, и стали контролировать цены, отчего крестьяне не могли продавать столько продуктов, сколько им было нужно. Газеты, которые мы получали в доме Ипатьева, последние месяцы писали о растущем в городах голоде.

– А ты? – спросила Алена. – Ты монархистка?

Я не могла рассказать ей правду. В любом случае мои текущие желания имели мало общего с политикой.

– Я хочу лишь добраться до бабушки в Крыму, – сказала я. Даже Евгения не знает об этом плане. – Она живет там с моей тетей. Наши друзья в Челябинске помогут мне туда доехать. Кроме них, у меня не осталось семьи.

Ее лицо смягчилось.

– Мне очень жаль, что так случилось. Надеюсь, ты увидишь свою семью. Ты еще слишком молодая, чтобы справиться со всем в одиночестве. Не в нынешнее время. Знаешь, – добавила она, – с белыми здесь остановился чешский офицер. Он порядочный человек. Попробуй поговорить с ним насчет телеграммы.

Воодушевившись, я улыбнулась ей. Алена подарила мне новую надежду.

– Поговорю.

– Это мама тебе дала поносить? – спросила меня Евгения, теребя льняную рубашку и пояс, которые ее мать выложила на скамью.

Алена понесла еду солдатам, отказавшись от просьбы детей к ней присоединиться.

– Да. Прости, что приходится брать твою одежду.

– Забудь, – отмахнулась она. – Тебе нужнее.

Я взглянула на свою запятнанную блузу – последнюю ниточку, связывающую меня с прошлой жизнью. У меня не было даже фотографий. А эта рубашка пережила мою мать.

– Я хочу ее сжечь, – сдавленно произнесла я, чувствуя, как горло перехватывает спазмом.

– Хорошо, я сделаю, – мягко ответила Евгения.

– Спасибо. Где мне можно уединиться, чтобы переодеться? – спросила я.

Евгения уставилась на меня, широко раскрыв глаза.

– Ты видишь здесь отдельные комнаты? – спросила она. – Или специально спрашиваешь, чтобы указать на их отсутствие?

– Я не хотела…

– Или хочешь, чтобы я для тебя развесила тряпки? Просто переодевайся. Никто не будет подглядывать.

Я повернулась к углу и разделась. Когда я наклонилась, чтобы снять сарафан, порванный корсет распахнулся спереди. Вся его подкладка расползалась на части.

– Это что? – спросила Евгения, указав пальцем.

Солнечный свет, струящийся из окна, отражался от моей груди, разбрызгивая по стене яркую радугу. Любопытствуя, Евгения подошла поближе. Я тут же постаралась запахнуть корсет, под которым скрывались самоцветы, вшитые в потрепанную подкладку.

Евгения рассмеялась, не веря глазам:

– Похоже, у тебя правда были еще самоцветы.

– Да.

Она смотрела на них несколько секунд, а потом по ее щекам расплылся знакомый румянец.

– Что такое? – спросила я.

Она скривила рот в самоуничижительной усмешке:

– Наверное, один такой стоит больше, чем весь этот дом.

– Это не моя вина, – машинально сказала я.

Евгения помрачнела:

– А я и не говорю, что твоя.

Конечно, она такого не говорила, но тон ее голоса намекал именно на это. Он словно требовал от меня чувства стыда за семью, в которой я родилась. Я не могла это вытерпеть. Мне хотелось отругать ее, но я закрыла рот.

– Но раз уж мы заговорили об этом, – продолжила Евгения, – твои родители вряд ли боролись за права крестьян, так ведь? Не могли же они получить эти бриллианты, разделяя прибыль или требуя повысить зарплату рабочим?

– Мои родители любили крестьян! – начала спорить я. – Они были хорошими… – Но вовремя оборвала следующую фразу. Едва не сказала «хорошими правителями».

Злость на себя вспыхнула в груди так же сильно, как до этого и на Евгению. Ни в коем случае нельзя поддаваться на ее подначки и ненароком сболтнуть правду.

– Хорошими помещиками? – закончила она за меня со злой иронией в голосе. – Хорошими начальниками? Такого не бывает. Если у кого-то есть деньги, или земля, или самоцветы, это не значит, что он этого заслуживает. Прибыль должны получать рабочие.

– О, молодец, Евгения, выучила, что говорят коммунисты. Ты хотя бы знаешь, что это значит? Ты понимаешь, что Россия развалится, если вы выгоните всех образованных и умелых лидеров? Вы украли землю, но не знаете, как работать на ней в