Анатолий Коган - Замок братьев Сенарега Страница 22

— Не робь, Максиме, сидай, — повторил Федько, ставя перед ним глиняную чарку. — Ось я тебе налью. — И светлая, крепко пахнущая жидкость забулькала в простой сосуд из пузатой серебряной сулеи.

— Что это? — вежливо спросил Мазо старшего, закашлявшись, чуть не задохнувшись от первого глотка.

— Та це ж оковыта, — пояснил атаман, успокаивая жестами хохочущих товарищей. — Та сама, что из жита. — И, уловив немое предостережение Бердыша, добавил: — Ну, на первый раз сей чарки с тебя довольно будет. Ешь, ешь! — продолжал Безух, подавая пример. — И не горюй, мы с тобой еще выпьем, да не раз!

Василь, сидевший во главе стола с ватажным атаманом, встретившим их у пристани, ободряюще кивнул Мазо. И юноша исполнился гордостью за товарища: по всему видно, в этом братстве степных вольных воинов Василь Бердыш — важный человек.

И пошла гульба. Пили, бежали с хохотом к реке — освежиться, обнимались, боролись, пили опять. Безух, не сильно еще захмелевший, вытащил из бойницы пушку, поднимал ее на руках, бегал с нею по кругу. Мазо понял, что не так уж далеки от истины слухи о сказочной силе днепровского богатыря. Вольница гуляла, и над буйным весельем степных лыцарей жутко скалились насаженное на колья тына татарские головы, на которые Мазо старался не глядеть.

А Василь, отдыхая душой среди своих, толковал тем временем в полголоса с атаманом ватаги. Страшные дела, творившиеся в обезумевшем мире, отзывались жесткими толчками и здесь, в степном уголке, за водяными заставами днепровских порогов.

— Может быть, — говорил атаман, — на месте сем не найдешь нас, Василько, как снова приедешь. Нужна новая сечь для товариства, поболее этой. Тесно тут у нас стало воинам, видишь сам, — бегут за пороги люди с Литвы и Украйны, что ни год, то больше.

— Вижу, Иване, — кивнул Бердыш.

— Люто паны после унии[41] катуют, — продолжал атаман. — Налетают со сворами, захватывают села и земли, а уж потом, съездив в Краков, добывают себе на них правилеи. А после — такое творят с людьми, чего не измыслит и татарин. Вот и прибывает к нам народ. Холостые идут в сечь, кто с семьями — садятся на землю по глухим местам.

— Что нынче надо, — нахмурился Бердыш, — от народа безумным панам?

— Многое надо нынче их милостям, — развел руками Иван — атаман. — Надоела оловянная посуда — нужна серебряная, да хрустальная, да золотая. Надоело верхом ездить — нужна аглицкая карета. Надоели отцовы хоромы, деревянные, требуется палац каменный, чтоб весь в зеркалах, обивке, коврах. Надоело сукно да лен — требуются шелка, да венецейский бархат, да кружева гишпанские. Да кольца, цепи, броши, алмазы, жемчуга. Как ни мал панок, а хочет жить князём — как сам Потоцкий, или Острожский, или там Вишневецкий. Чтобы все у него — как в латинских землях, заодно и как в Египте или Туретчине по части наложниц и рабынь. Обнаглела белая кость, зажралась, — оттуда и беда.

— Что же пастыри их сладкогласые? — усмехнулся Василь. — Почто не наставляют ненасытную паству свою ко добру?

— Наставляют, да ко стяжанию, — ответил Иван. И сами грабят, всех более — ксендзы, но и, попы не упускают свое. И то сказать, ксендзов выше порогов ныне не счесть. Давят веру нашу отческую, неволей обращают людей в латинство. Оттого бегут еще пуще.

— Сердце болит, — промолвил Бердыш. — Но товариству все сие — в пользу. Вижу, — москвитин со значением поднял чару, озирая застолье, — вижу новые гнезда воли, славные и крепкие, вижу дальние походы. Вижу грядущее войско, славу, великие и святые дела!

— О том печемся, каждый на месте своем, — сказал атаман. — Только много еще до той поры воды в Днепре утечет. Людей приходит немало, но своевольны и буйны, воинскому повиновению учить их трудно. Плохо понимают, что волю не сохранить, если не будет в товаристве послушания головам, выбранным им самим. Приходят меж иными и беглые тати, и харцызяки с Поля. И оружия, оружия мало, Василе — брате, твои гостинцы нам ныне — божий дар. А сам ты как? — Иван заглянул товарищу в глаза. — Не наскучило ли соколу у синя моря сидеть, за море глядеть? Не захотелось ли еще на коня да за саблю?

— Есть на что поглядеть у моря, — промолвил Бердыш.

— Ведаю то, — согласился Иван, сам человек бывалый. — Что скажешь, одначе, о Лериче — замке?

Бердыш, в раздумье заглянув в чару, увидел пустоту. — Когда и выпить успел? — улыбнулся Василь.

— Что скажу? Не ведаю еще всего, — молвил москвитин. — Сидят фряги, торгуют, дело доброе, по своим меркам, творят: покупают христиан у бесермен да перепродают с выгодой, зато — христианам же, родным. Но чую верно: то фряжское гнездо угнездилось не к добру. Не для торга одного да купли. Чую: поставили его там латинцы, меж рекой нашей и морем, как камень у пристани, с железным кольцом во темени. К чему вделано то кольцо в причальный камень, для какой цепи приготовлено? На кого и цепь — то сама, что за морем еще куют? Может — на Днепр — реку готовят ее фряги? Может, на нас с тобой, Днепра — реки силу, как начнем чаще в море выходить?

— Чего ж гадать? — усмехнулся Иван — атаман. — Смахнем сей камень в лиман, и все тут, и не на чем фрягам вешать железа!

— Смахнуть — то можно, — кивнул Василь. — Надо только еще поглядеть, что там к чему, с какою думкой строен тот Лерич. Настанет час — подам вам, братья, весть.

19

Много Мазо на пиру том не пил, а голова утром болела крепко. Пришел на заре в гостевую хату к нему куренной атаман Федько Безух, принес два жбана на выбор — оковыты и рассола, на опохмел. Василь молча указал на рассол, и Мазо впервые отведал испытанного столетиями целебного нектара. Наскоро искупались и снова пустились в путь.

В дороге провели еще полдня — на таком же водяном шляхе, пролегшем на сей раз по притоку Днепра. Снова потянулись густые травы, леса, буераки, дикие заросли вереска и терна, снова плотные птичьи стаи и рыбьи косяки окружали их, облетали, бились со всех сторон об их каяк. Все было полно жизни и весеннего трепета; по стволам и ветвям дубов, кленов и вязов, склоненным ниц, поваленным поперек полноводной, но узкой речки, носились белки, куны, россомахи, перебегали с берега на берег барсуки, лани, дикие свиньи. Диковинные птицы на ходульной лапе, поджав вторую, величественно взирали на путников с болот. Два раза, однако, пришлось пробиваться сквозь столь густое зловоние, что Василь и Мазо выплывали полузадохнувшимися. Это гнила в озерах рыба. Стаи сазанов, плотвы и лещей, забравшиеся в них во время половодья, оказались в ловушке, когда вода отступила, и гибли теперь от тесноты.

Показалась тихая заводь. По знаку Бердыша причалили, втащили в заросли челн. Приложив ладони ко рту, Василь странно загукал. Издалека послышался такой же крик. Двинувшись вперед, долго плутали по запутанной, видимой только москвитину тропе. В конце ее Василь остановился, что — то перешагнул и показал Мазо едва приметную леску, протянутую от дерева к дереву:

— Не задень! — остерег он юнца.

Когда оба миновали опасное место, Бердыш отодвинул ветку. И юноша увидел напряженный, спрятанный листвой самострел. Нацеленный на высоту груди — не на зверя, на человека.

Спустились в лесистый лог, поплутали еще и вышли на полянку с шалашом, еле видным среди трав. Над двумя десятками колод, стоймя поставленных на прогалине, вились густо пчелы; меж колодами, от одной к другой, двигался человек,

— Здорово, земляче! — сказал он, осторожно что — то с себя снимая и отпуская на воздух, словно тополиный пух. — Прости, что не встречаю, видишь сам...

Мазо присмотрелся внимательно. Со смуглых щек незнакомца, с густых усов, с сильной шеи и мускулистой груди свисали темные, шевелящиеся грозди. Это были живые пчелы. Многие еще оставались на его плечах, когда хозяин подошел наконец к путникам поздороваться.

— Не бойся пчел, хлопец, — улыбнулся он юноше. — Пчелка — божья мушка.

— А пасечник — божий человек, — в тон ему подхватил степную поговорку Бердыш. — Ну как, Семен? Присмотрел мне место для зимовника, аль нет?

— Разве ты с женой? — Семен кивнул на Мазо. — Покамест холост — поживешь и в сечи.

— Будет дом — привезу и жену, невеста уже приглянулась. Так как с зимовником? Аль не хочешь меня в соседи?

— Эк тебе по весне не терпится, — с укоризной сказал Семен. — Есть доброе место, есть. Только прошу сперва до хаты.

Зимовник самого Семена открылся в потаенной пади немного далее, за завесой рощи. Обнесенная палисадником хата с призбой, тесный двор под пологом рано зацветших яблонь. За тыном виднелось небольшое поле. Рядом с домом — сарай и амбар.

Вошли в хату. Василь перекрестился на образа. Сели на лавку, застланную домоткаными коврами. Увидев в углу под божницей полку с полдюжиной книг, Мазо с удивлением перевел взгляд на пасечника — богача: книги были очень дороги, иные стоили имения. Предостерегающий взгляд Бердыша, однако, упредил готовый сорваться вопрос.