Андрей Жвалевский - Москвест Страница 22

— Ага, — тетка продолжила мести. — Брата ищешь?

Маша вздрогнула, но решила не тратить времени на глупые вопросы вроде: «Как вы догадались?».

— Да! Миша приходил?

Старушка остановилась передохнуть и медленно, упираясь рукой в поясницу, выпрямилась.

— Все хорошо с твоим Мишкой, — Прошка уставилась в небо.

Маша вдруг поняла, что ее собеседница совершенно слепа — оба глаза закрывали плотные бельма. Но движения ведуньи оставались уверенными, только слегка замедленными.

— В войске он, — продолжила старуха. — Мужика из него там делают… Все хорошо…

И она вернулась к подметанию с чувством выполненного долга.

— А где мне его найти? — не отставала Маша. — В городе?

— Ага. В городе… Он сам тебя отыщет.

— Значит, мне его в Кремле ждать? — уточнила Маша на всякий случай.

— Не… — старушка замерла, прислушиваясь к чему-то то ли внутри себя, то ли внутри церкви. — Ты из города пойдешь… и не одна… А потом вернешься. И он тоже… Ступай ты, девка! Неровен час, ворота прикоют.

На прощанье Маша не удержалась, спросила:

— А вы почему не прячетесь в городе?

Старушка ничего не ответила, только скептически покачала головой.

К вечеру третьего дня Мишка слегка отупел и чуть руку не вывернул. Подсадочный нож оказался оружием хитрым и универсальным. Кольчугу резал, а если нападающий был в латах, надо было исхитриться и попасть в сочленение доспехов. Силы тут особой не требовалось, только точность и определенная ловкость. И с тем, и с другим у Мишки были серьезные проблемы. Да и Нос его не жалел, не упускал случая поехидничать, обидно прокомментировать неумелый взмах или тычок.

Мишка терпел долго, но однажды, когда учитель даже не стал обсуждать его «фехтование», а просто махнул рукой и расхохотался, терпение кончилось. Мишка, как был, в драной кольчуге и помятом шлеме, крепко сжимая ненавистный нож, зашагал прочь. Нос что-то кричал вслед про князя и «гонор», но слова пролетали мимо. Сейчас Мишке было наплевать на всё и всех. Разве что Машу он хотел бы сейчас найти — да и то для того лишь, чтобы обиду на ней сорвать.

Наверное, из-за Маши и двинул прямо на Соборную. Но повод разрядить злость подвернулся раньше: в узком проулке оплывший, как огарок, мужик лапал бедно одетую девчонку, а та уже и не сопротивлялась, только тихонько скулила. Тут Мишка порадовался, что не выбросил оружие. Он легким движением кисти вскинул подсадочный нож так, что его острие уперлось в горло толстяку.

Тот от страха и неожиданности оцепенел. Наверное, теперь надо было сказать что-нибудь эффектное типа «Убрал руки, мразь!» или «Ты только с девчонками такой смелый?», но Мишку заклинило. Наверное, за эти дни он слишком привык к своей «немоте» — просто стоял и смотрел на вспотевшего мужика.

Первой из оцепенения вышла девчонка, она перестала скулить и выскользнула из рук толстяка. Мишка не пошевельнулся. Толстяк, кажется, и дышать забыл.

И тут из-за спины послышался густой бас:

— Правильно! Пусти мироеду кровушку, малец! Это ж Пантелеймошка, кренделями в посаде торгует!

— Хоть дружинник за девку заступился, больше мужиков не нашлось! — поддержал визгливый бабий голос.

— Ну так то ж дружина! Не абы кто!

— Прощения проси, толстомясый!

Торговец кренделями осторожно, чтобы не напороться на лезвие, опустился на колени. Говорить он по-прежнему не мог. Неожиданно Мишка заметил, что подол рубахи у купца мокрый. Ему стало противно. Мишка опустил оружие, развернулся, наклонил голову и двинулся через толпу.

В лицо никто ничего не говорил, только расступались с легким поклоном. А в спину шелестело:

— Молодой, а уж бывалый… Вон кольчужка какая…

— Да… добрая у нас дружина! Ни за что татарин Москву не возьмет!

Мишка и сам не заметил, как снова оказался в лагере Остея. Нос ему не попенял, только протянул горбушку теплого хлеба:

— Пожуешь — продолжим…

…После этого случая подсадной нож словно прирос к Мишкиной руке. Он орудовал им, словно любимым джойстиком игровой приставки. И совсем не удивился, когда Нос после серии относительно удачных выпадов похвалил:

— Маладзец! Баранишься добра! И татарина возьмешь, и крыжака…

КОЕ-ЧТО ИЗ ИСТОРИИ. Подсадной нож на Руси изобрели, поскольку приходилось сражаться на два фронта: и против одетых в кольчуги кочевников, и против шедших с запада рыцарей-крестоносцев («крыжаков»), закованных в латы. Подсадной нож годился в битве и с теми, и с другими. Кажется, ни у одного народа больше не было такого универсального оружия.

А Мишка все вспоминал голоса за спиной. «Добрая у нас дружина…» — «Так то ж дружина, не абы кто!» Было и страшно, и приятно, и стыдно за свою недавнюю обиду на Носа.

Да и руки с оружием наконец подружились. Вечером, укладываясь на солому, он даже представил, как вернется в свое время, запишется в какой-нибудь ролевой рыцарский клуб и будет всех там поражать техникой боя.

Мечтать долго не получилось: князь каждую ночь устраивал внезапные побудки, во время которых требовал, чтобы воины быстро и максимально тихо выстраивались в боевой порядок. Постояв с мечами и копьями наготове несколько минут, дружина по приказу Остея отправлялась спать. Никто даже не пытался спорить, хотя, насколько заметил Мишка, другие князья своих воинов так не гоняли.

«Интересно, как там Маша, — подумал Мишка без прежней злости. — Страшно ей там небось…» И даже как будто кошки на душе зашевелились, так он беспокоился о судьбе брошенной спутницы. Впервые Мишка переживал за другого человека. Это было непривычно, но тоже скорее приятно…

Когда его толкнули в бок, Мишка вскочил и схватился за оружие. При этом он изо всех сил старался не проснуться. «Вот сейчас дадут отбой учебной тревоги, — думал он сквозь сон, — и опять спать». Но тревога оказалась не учебной.

В полумраке (восток едва-едва розовел) дружинники построились походным порядком и двинулись к воротам, вливаясь в длинную колонну войск, которые покидали Москву. Лицо Остея, то ли из-за сумерек, то ли по другой какой причине, казалось маской.

Глава 5. Остей против Тохтамыша

С утренней зорьки началось светопреставление. Сначала Маша подумала, что уже пришли татары, а потом поняла, что это еще не враги. Это впереди них бегут жители окрестных деревень. С детьми и торбами, босые и угрюмые, женщины шли к крепости, спасать свою жизнь. Их гнал страх. Они уже бросили все, что у них было, попрощавшись со своим хозяйством, и теперь у них была только одна мечта — выжить.