Александр Дюма - Паж герцога Савойского Страница 22

Это письмо было доставлено капитаном гвардии его святейшества; при нем был отряд из двухсот пехотинцев, и он требовал, чтобы их допустили в замок для почетной службы при папе.

Герцог Карл III писал о папе, но ни о капитане, ни о его двухстах пехотинцах он не сообщал ничего.

Комендант оказался в затруднительном положении: от него требовали как раз то, что ему строго-настрого запрещалось.

Комендант собрал совет.

Эммануил Филиберт присутствовал на совете, хотя ему едва исполнилось одиннадцать лет. Несомненно, ребенка призвали сюда, чтобы еще больше поднять дух его защитников.

Пока обсуждался вопрос, мальчик заметил, что на стене висит выполненная из дерева модель того самого замка, который был причиной большого разногласия, готового разразиться между Карлом III и папой.

— По правде сказать, господа, — обратился он к советникам, которые спорили уже час, но ничуть не продвинулись вперед, — сколько же у вас затруднений из-за таких пустяков! Раз у нас есть замок деревянный и замок каменный, отдадим папе деревянный, а себе оставим каменный.

— Господа, — сказал комендант, — наш долг продиктован нам словами ребенка. Его святейшество получит, если уж так ему это нужно, деревянный замок; но, Богом клянусь, пока я жив, каменного он не получит!

Ответ мальчика и коменданта был передан папе, и тот больше не настаивал и остановился в монастыре кордельеров.

Прибыл император, а за ним и французский король.

Оба они стали лагерями с обеих сторон города, папа же оказался посредине.

Переговоры начались.

К несчастью, они не принесли тех результатов, на которые все надеялись.

Император требовал для своего свояка Савойю и Пьемонт.

Франциск I требовал для своего второго сына, герцога Орлеанского, герцогство Миланское.

И наконец, папа, желавший получить это герцогство для своего сына, требовал, чтобы герцогом Миланским был избран принц, не принадлежащий ни к семье Франциска I, ни к семье Карла V, при условии, что этот принц получит инвеституру на герцогство от императора и уплатит подать королю Франции.

Таким образом, каждый хотел невозможного, потому что хотел как раз противоположного тому, чего хотели другие.

Поэтому каждый, не решившись остановиться на чем-либо определенном, согласился на перемирие.

Перемирие, в самом деле, нужно было всем.

Франциску I — чтобы дать передышку солдатам (их силы были наполовину истощены) и финансам (они были истощены полностью).

Карлу V — чтобы наказать турок за их набеги на два его королевства — Неаполитанское и Сицилийское.

Павлу III — чтобы дать возможность своему сыну утвердиться в княжествах Пармском и Пьяченцском, раз уж он не смог получить для него герцогство Миланское.

Было решено заключить перемирие на десять лет. Этот срок назначил сам Франциск I.

— Десять лет — или ничего! — заявил он тоном, не терпящим возражений. И все согласились на десять лет.

Правда, он сам же и нарушил это перемирие через четыре года.

Карл III, все время опасавшийся, как бы эти переговоры не закончились тем, что у него отнимут и те немногие земли, которые у него остались, больше обрадовался отъезду своих знаменитых гостей, чем их приезду.

Их приезд ничего ему не принес, разве только он обеднел на ту сумму, которую ему стоил их прием, потому что ни один из них и не подумал оплатить свои расходы.

Единственным, кто хоть что-то получил от этой встречи, был папа; он договорился о двух браках: о браке своего второго сына Оттавио Фарнезе с Маргаритой Австрийской, вдовой Джулиано Медичи, убитого во Флоренции, в церкви Санта-Мария-дель-Фьоре, и о браке своей племянницы Виттории с Антуаном, старшим сыном Карла Вандомского.

Заключив перемирие с Франциском I, Карл V занялся в Генуе приготовлениями к войне с турками; подготовка была громадной и велась на протяжении двух лет.

К концу этих двух лет, когда флот был уже готов к отплытию, герцог Карл III решил навестить свояка и представить ему своего сына Эммануила Филиберта, которому уже шел тринадцатый год.

Само собой разумеется, что Шанка-Ферро и Леоне отправились вместе с ним: Эммануил Филиберт без них не ездил.

С некоторого времени юного герцога весьма занимала одна мысль. Он намеревался сочинить речь, о которой не хотел говорить ни его преосвященству Луи Аларде, епископу Лозанны, своему наставнику, ни своим воспитателям: Луи де Шатийону, сеньору де Мюзинану, главному конюшему Савойи, Жану Батисту Прована, сеньору де Лейни, и Эдуарду Женевскому, барону де Люллену.

Он удовольствовался тем, что рассказал о своей речи оруженосцу и пажу. В ней он хотел испросить у императора Карла V позволения принять участие в его походе против берберийцев.

Но Шанка-Ферро уклонился, сказав, что если бы обсуждался вызов на поединок, то он мог бы чем-то помочь, но к составлению речей считает себя неспособным.

Леоне же уклонился, сказав, что при одной мысли о тех опасностях, которым, несомненно, будет подвергаться Эммануил Филиберт в подобном походе, ум его мутится и он даже двух первых слов такой речи не может связать.

Принцу оставалось надеяться только на собственные силы. Тогда с помощью Тита Ливия, Квинта Курция, Плутарха и всех знаменитых ораторов древности он составил речь, с которой собирался обратиться к императору.

Император жил у своего друга Андреа Дориа, в прекрасном дворце, как бы царящим над генуэзской гаванью, и следил за вооружением флота, прогуливаясь по роскошным террасам, откуда блистательный адмирал после обеда, данного им венецианским послам, приказал выбросить; свое столовое серебро в море.

Император принял герцога Карла, Эммануила Филиберта и их свиту сразу, как только о них доложили.

Император обнял свояка и хотел обнять так же и племянника.

Но Эммануил Филиберт почтительно высвободился из высочайших объятий, преклонил колено и, стоя между своим пажом и оруженосцем, с самым серьезным видом произнес следующую речь, о содержании которой не догадывался даже его отец:

— Горя желанием поддержать ваше достоинство и ваше дело, а это дело Господа и нашей святой веры, я по собственной воле и с радостью решил умолять вас, цезарь, принять меня в число воинов, огромным потоком стекающихся отовсюду под ваши знамена; я буду счастлив, о цезарь, изучить военную науку и жизнь военного лагеря под руководством самого великого из государей и непобедимого полководца.

Император посмотрел на него, улыбнулся, и, пока Шанка-Ферро вслух выражал восхищение блестящей речью принца, а Леоне, побледнев от страха, в душе молил Бога внушить императору мысль отказать юному герцогу в его просьбе, серьезно ответил: