Вадим Сухачевский - Ахилл Страница 23

— Ничего не упускайте! — повелел Агамемнон. — Хочу знать слово в слово, что за разговор!

Я тогда находился как раз подле него. А надобно тебе сказать, что Агамемнон для своих поручений подобного рода всегда подбирал людей с отменной памятью, поэтому, когда прибывшие мужчина и женщина стали на два голоса передавать слова Ахилла и Брисеиды, услышанные ими от мидийца-повара, которые тот донес до них со слов лжебезъязыкой лжерабыни, я не сомневался, что все передано слово в слово, и было ощущение, что я сам в этот миг нахожусь в Ахилловом шатре. Будто бы стою где-то за пологом и слышу их голоса.

Голос Ахилла:

"Вижу, ты уже совсем здорова, хвала богам!"

И Брисеиды голос:

"Да... Но я хотела умереть... Клянусь, было бы лучше, Ахилл, если бы я умерла!.."

"Но — отчего же? Я обидел тебя чем-то? Или, может, кто-нибудь из моих воинов?"

"О, нет, Ахилл! Твои воины так же почтительны со мной, как и ты. Но лучше бы в тот страшный день меня уволок на свой корабль ваш Акторид! После этого я наложила бы на себя руки, но душа моя была бы чиста, ибо в душе я не изменила Аполлону, своему суженому. А после того, как увидела тебя, я уже не могу в душе быть ему так же верна! О, Ахилл, Ахилл!.." (Женщина, говорившая за Брисеиду, умело изобразила рыдания.)

И снова голос Ахилла, теперь уже печальный:

"Не будь я мужчиной — наверно, зарыдал бы сейчас, как ты. Я ведь поклялся богами, что не посягну на тебя. Но знала бы ты, как порой трудно мне это дается. Может, и вправду было бы лучше, если бы я не встретил тебя... Но — нет! В том и была, наверно, воля Аполлона — чтобы мы встретились! Без его воли ничего не могло бы быть! Это значит — он отпускает тебя ко мне!"

"Ахилл... Если б это было так, Ахилл!.."

"Это так! Я уверен, это так!.."

— И вслед за тем она пала ему на грудь! — заключил Агамемнон.

— И она пала ему на грудь, — подтвердил доносчик.

— И он на руках отнес ее в свой чертог, — ухмыльнулся Агамемнон, как сатир.

— Да, царь, он отнес ее в свой чертог!

— А дальше-то, дальше? — все с той же похотливой улыбкой на лице спрашивал Агамемнон.

— А дальше...

— А дальше... — сладострастными голосами, с мерзкими ужимками на гнусных лицах, наперебой заблеяли его доносчики.

Нет, не хочу, Профоенор, повторять то, что они говорили там своими грязными языками! Как это подло — грязью забрызгивать чистоту истинной любви! Грязный человек во всем видит только грязь.

Но что могло быть чище, чем тот миг, когда невинная, предназначенная самому Аполлону дева дарила свою первую, трепетную любовь тому, кто заменил ей бога! И, уверен, благосклонны были бы и боги, если бы увидели эту их ночь любви...

Да об этом уже столько спето, — скажу ли я что-нибудь новое?.. А что там, кстати, наши певцы?..

Эй, почтенные старцы!

И когда слепцы вошли в грот, Клеон сказал им:

— Ну-ка, спойте нам, если еще помните, тот гимн — "Сладкую песню любви".

Один старец что-то пошептал другому, тот, вспомнив мелодию, ударил по струнам, а первый запел:

Возрадуем же олимпийцев

Сладчайшею песней любви!

Нежное тело девы

Словно сделалось частью

Другого, могучего тела!

Нет ничего прекрасней

Этих двух тел сплетенных!

Возрадуем олимпийцев

Сладчайшею песней любви!..

— Хорошая песня! — сказал Клеон, когда они закончили. — Но только Агамемноновы доносчики песням были не обучены. Обучены были только одному — низости. Таких уж подбирал себе наш царь Агамемнон.

И было им тогда раздолье — на два голоса все замарали, все! И эту ночь, когда сплелись тела, и тихий вскрик девы в ночи, и цепочку эту порванную, упавшую с ложа: "Вот она, эта цепочка, о царь! Теона, глухонемая наша, утром подобрала ее и передала мидийцу, а он уж — нам. Небось, ищет, бедненькая: где моя цепочка? А там же, где невинность твоя! Иди-ка поищи, может, где и найдешь!"

И Агамемнон усмехался, слушая их, и брал эту цепочку из их грязных рук и (сатир сатиром!) обнюхивал, точно пытался вобрать запах девы...

Нет, не хочу вспоминать, Профоенор!

Едва их отпустив, Агамемнон огласил свое решение: собираем все корабли и через двадцать дней высаживаемся на троянском берегу. Не сомневался наш царь, что двадцати дней хватит с лихвой, чтобы совершить задуманное.

А что он задумал, ты, наверно, догадался уже: похитить Брисеиду и тем приковать к себе Ахилла прочнее, чем любыми цепями.

В тот же день он тайно послал всего пятерых верных людей на небольшой быстроходном корабле, чтобы те пристали к островку, что находился по соседству с островом Ахилла. Конечно, только безумцы могли бы напасть на этот остров, пока там Ахилл со своими мирмидонцами, но Агамемнону донесли, что обычно раз в семь дней Ахилл вместе с воинами уплывает с острова, чтобы поохотиться. Вот этого-то часа люди Агамемнона и должны были дождаться.

Прошло, однако, и семь, и четырнадцать дней, а Ахилл никуда с острова не уплывал. Теперь, когда он обрел счастье с Брисеидой, до охоты ли было ему? Этого-то и не предусмотрел Агамемнон, замыслив свой дерзостный план!

Уже и двадцатый день наступил, завтра нашим кораблям плыть к троянскому берегу, как заранее было оглашено, — а все еще доносят: не покидал Ахилл своего острова.

Однако отменить высадку Агамемнон уже не мог, иначе пришлось бы ему объяснять всем данайским царям, чего он ждет, признаваться в своем коварстве; делать это наш царь царей не желал. В конце концов, скрепя сердце, он дал повеление грузиться на корабли.

Вот почему тогда, в первом, страшном для нас бою не было с нами Ахилла.

А на другой день еще хуже нам пришлось. Троянцы поняли, что дух наш надломлен, и, хотя их было меньше, чем нас, сами перешли в наступление. Если бы не частокол, которым Агамемнон приказал накануне оградить наш лагерь, клянусь, мы были бы сброшены в море, тем, едва успев начаться, и закончилась бы эта война. И полегло наших при защите частокола едва ли не больше, чем в тот, первый день.

А был еще и третий, и четвертый день. Явно одолевали нас троянцы. Не о богатствах Трои уже помышляли многие наши воины, а лишь о том, как бы уцелеть. Началось дезертирство.

Агамемнон повелел: дезертиров ловить и побивать камнями на виду у всех. Остальным же — мужаться, терпеть и ждать якобы предреченной ему оракулом близкой уже помощи богов.

Ах, не от богов, уверяю тебя, Профоенор, он ждал тогда помощи! А от коварного плана своего, который все еще не был воплощен!

Но то, что ждал — это точно! Ибо не было у него, как у всех нас, обреченности на лице!..