Эли Берте - Потерянная долина Страница 23

– Именно так! И эти предосторожности, которые я счел нужным принять, были вдохновением свыше... Ну, теперь не время заниматься вздором и любовными сумасбродствами. К черту пастухов и пастушек! Вернемся в Розенталь. Неприятель силен, но и шестьдесят вторая полубригада состоит не из новобранцев. Занимая позицию в домах, наши стрелки не одного австрийца уложат, прежде чем дойдет дело до штыка... Ну же, Арман, опомнись! Ты храбрый солдат, а не томный вздыхатель. На врага, черт возьми! Твое присутствие удвоит жар наших солдат, мы разобьем эту дивизию! Пусть изжарят меня, как рождественскую колбасу, если мы не разобьем ее!

– Всего лишь четверть часа, Раво, – с тоской в голосе откликнулся Вернейль. – Я прошу у тебя только четверть часа!

И, не дожидаясь ответа, он снова принялся ползти вверх.

– Вернейль, – закричал Раво, перемежая призывы с ругательствами. – Нет, клянусь небом, этот несчастный убьет себя! Не торопись, да не торопись же, если уж тебе непременно нужно добраться до этой ужасной вершины! Если я его оставлю в эту минуту, – прошептал он, – бедняга убьется. Опять же, раньше чем через час сражение не начнется, а сержант принял все меры, необходимые для защиты. Что делать, видно, придется следовать за этим безумцем, было бы бесчестным вернуться без него.

Он стал кричать Арману, чтобы тот подождал его, но Вернейль будто и не слышал, торопливо карабкаясь на скалу. Лейтенант, подвигавшийся вперед с большой осторожностью, был еще далеко позади, когда Арман достиг вершины скалы.

Впрочем, скоро Раво остановился, чтоб посмотреть на передвижение неприятеля. Корпус делился на две части. Одна, более значительная, состоявшая из кавалерии, продолжала идти по дороге к Розенталю, другая, состоявшая из пехоты, тянулась чуть в стороне, ближе к жилищу Гильйома, как будто намереваясь обойти Потерянную Долину.

«Да, да, – думал Раво, покачивая головой, – я вполне понимаю этот маневр: они хотят захватить нас с тыла, между тем как другая, большая часть атакует спереди. Таким образом они поставят нас между двух огней и отрежут дорогу в случае отступления... Недурно, любители кислой капусты! К несчастью для вас, вас увидели, плутишки, и хитрость вам не удастся... Я вижу в скалах пост, откуда с тремя десятками молодцов я за пять минут убрал бы ваш полубатальон... Дайте только время мало-мальски утешить беднягу Вернейля, и если он, даст Бог, примется за работу, мы вам зададим, черт меня возьми!.. Но что делает на вершине Вернейль, подняв руки и покачивая головой, точно кукла? Он кого-то зовет и что-то говорит, как будто есть кому отвечать на его разглагольствования! Ну, кончим это, потому что все эти безрассудства не доведут до добра».

В эту минуту Вернейль испытывал самые мучительные чувства, находясь на вершине белой скалы. Он увидел наконец Потерянную Долину, где недавно проводил такие счастливые дни. Он видел цветущие сады, увитые зеленью беседки, фонтаны, статуи, озеро. Но потому ли, что его сердце наполнено было мрачными предчувствиями, или потому, что из-за отсутствия солнца все виделось в ином виде, только эти места, некогда такие веселые, теперь казались Арману унылыми. Не было никакого движения ни вокруг дома, ни на лугах, белые барашки и пестрые коровы не щипали траву на пастбищах.

Ни один из обитателей долины не показывался: ни Галатея, ни Эстелла, резвившаяся, бывало, среди ив на берегу озера, ни Неморин, игравший прежде так часто на своем флажолете, прислонясь к дубу, ни Лизандр, задумчиво сидевший на мшистом камне, ни даже Филемон, переходивший медленными шагами какой-нибудь незатейливый мостик, переброшенный через ручей.

Все они исчезли, как сон. Колония, еще вчера полная жизни, казалось, в эту ночь была поражена смертью. Сама природа имела траурный вид: ни одно дуновение свежего ветерка не ласкало зелени и деревьев; в озере, неподвижно спавшем в своих берегах, покрытых тростником и камышом, отражались свинцовые облака, и в небе – мрачное предзнаменование – вились коршуны, испуская по временам зловещие крики.

Арман с замирающим сердцем смотрел на эту меланхолическую картину. Он подозревал, что какое-то несчастье стряслось с семейством Филемона, и, забыв обещание, данное Раво, начал отыскивать тропинку, по которой можно было спуститься в Потерянную Долину.

Но эта сторона склона была ровна и открыта, поэтому Лизандр, прокладывая тропу, должен был удвоить предосторожности, чтобы сделать ее невидимой. Вернейль не мог найти никакого ее следа среди кустарников, которые покрывали склон.

И тут он вдруг увидел, что кто-то стремительно вышел из дома Филемонова и побежал через поле. Можно было сказать, что это скользила тень в липовой аллее. Скоро она повернула налево, как будто для того, чтобы подойти к озеру, и вдруг появилась на открытом пространстве. Арман испустил крик. Он узнал Галатею.

На ней не было соломенной шляпки, всегда так кокетливо надетой набок, волосы, не напудренные, в беспорядке падали на плечи, длинный шелковый шарф развевался от быстрого бега. Ее походка выдавала отчаяние, и Галатея часто оборачивалась к дому, как будто боясь преследования.

Арман не мог удержаться и, взобравшись на самую высокую оконечность скалы, закричал:

– Галатея! Галатея!

Девушка продолжала бежать.

– Галатея! – снова крикнул он, напрягая голос. – Галатея, я здесь!

Девушка, казалось, не слышала его криков. Если они и доходили до нее, то были слишком слабы, слишком невнятны, чтобы привлечь ее внимание.

– Куда она бежит? Боже мой, куда она бежит? – шептал Арман.

И он опять принялся звать ее, но его голос тонул в пространстве, и если бы даже Галатея подняла голову, она все равно не могла бы его увидеть.

Только один раз она остановилась на лугу Анемонов, под одной из тех ив, где несколько дней назад Вернейль признался ей в любви. Может быть, в этот час безотрадной горести жестокие и вместе с тем сладостные воспоминания пришли ей на память; может быть, она спрашивала себя, как он мог оставить ее, еще недавно шептавший нежные слова... Галатея оглянулась на кусты, за которыми тогда скрывался Арман, подняла голову к дереву, под тенью которого сиживали они вдвоем... Неподвижная и задумчивая, она казалась погруженной в думы о счастье, которые пробуждал в ней вид этих мест.

Арман, забыв разделявшее их пространство, говорил с жаром:

– Я сдержу свои клятвы! Я люблю тебя, я буду любить тебя всегда!

Галатея тем временем направилась к камню, возвышавшемуся на берегу озера. Здесь она снова остановилась, сложила на груди руки и с минуту смотрела на небо, как бы обращаясь к Богу с молитвой.

Арман почти не дышал, повиснув над бездной.

Галатея перекрестилась, подобрала одежду и бросилась в озеро.