Константин Жемер - Висельник и Колесница Страница 26

- Максимус! Мне в голову пришла замечательная идея! – решительно заявил Американец. – Как тебе понравится, ежели я, скрыв лицо бинтами, отправлюсь на сборище таинственного ордена вместо нашего дорогого Белье. Посмотри, на руках все козыри: схожесть фигур, необходимые знания…

Услыхав слова графа, несчастный Франсуа стал мычать и метаться на кровати.

- …А главное – незаурядный талант, – окончание фразы Толстой произнёс гнусавым голосом, очень точно копируя Белье.

Крыжановский, однако, не высказал должного энтузиазма. Идея показалась ему абсурдной и лишённой малейшей надежды на успех. Но Толстой совершенно не желал воспринимать разумных доводов и стоял на своём:

- Помилуй, Максим, у нас ведь с тобой дуэль, а не военная операция! Следовательно, нет никакой необходимости действовать сообща. Пусть каждый поступает сообразно собственному замыслу. А там поглядим, на чьей стороне фортуна!

Крыжановский понял, что дальнейшие споры и препирательства бессмысленны. Кроме того, совершенно разъяснился вопрос: за что именно Толстого в своё время изгнали из гвардии? Вот за эти самые необузданность и неспособность к совместным действиям.

Диспозиция получилась совершенно немудрёная: Американец, надев личину Белье-младшего, к одиннадцати часам дня открыто отправится на сборище ордена в усадьбу Трубецких. Максим же, проберётся туда тайно. А далее оба, действуя по обстановке, станут искать Понятовского.

Времени почти не оставалось, поэтому компаньоны рьяно взялись за дело. Для начала, сняли с Франсуа бинты, которые Крыжановский тут же стал очень аккуратно наматывать на голову Толстого, стараясь сделать так, чтоб кровавое пятно на каждом последующем витке совпадало с таким же пятном на витке предыдущем. Когда «осиное гнездо» полностью перекочевало на «свежую» голову, а её владелец надел на себя французский мундир и принялся сражаться с непослушным сапогом, точно так же, как это недавно делал Франсуа, Максиму на миг показалось, что графа вдруг не стало, а на его месте очутился Белье-младший. Эффект подкреплялся тем, что настоящий Белье, лишённый повязок, совершенно не ассоциировался с собою прежним.

Освобождённое лицо его представляло безобразное зрелище. Рану лекарь заштопал конским волосом и обильно намазал вонючей, лоснящейся мазью. Левая щека налилась цветом спелого граната и отекла настолько, что глаз лишился возможности открываться. Видимо, отёком объяснялась и появившаяся с недавнего времени гнусавость голоса. К тому же, потеря свободы движения и речи дурно отразилась на характере несчастного: вёл он себя буйно, порождая множество ненужных движений и неприятных звуков. Пришлось определить француза в кладовку и забросать тюками грязного белья.

Толстой прислушался – не слишком ли слышна из кладовки возня и весело объявил по-русски:

- У меня родился потрясающий каламбур! Вот послушай! О где же, где же наш Белье? В зловонном скрылся он белье! Выживет – его счастье, а нет – туда и дорога!

С тем и отправились. К облегчению компаньонов, Крымский мост не пострадал от пожара. Потому добрались до Хамовников без задержек и приключений. В Кавалерийских казармах, что составляли суть и главную достопримечательность здешних мест, во множестве квартировали французы. Однако это не помешало Толстому открыто заявиться на казарменный двор и отвести в конюшню обеих лошадей. В качестве платы за постой граф выдал конюху остатки колбасы Максима и большое зелёное яблоко. Плохо ли, хорошо ли, но таким образом оказалась решена задача сохранности лошадей: пусть уж лучше вражьи полчища преграждают доступ к ним, нежели будут брошены без присмотра с риском быть украденными.

Дальше пошли порознь. Максим отстал, прислонился к какому-то забору и краем глаза стал наблюдать за компаньоном, приближающимся к небольшой калитке в ажурной ограде, за которой скрывался обширный парк. Навстречу мнимому Белье вышел польский солдат и вытянул вперёд ладонь, преграждая путь. Толстой, перенятым у Франсуа жестом, также вытянул перед собой ладонь, а затем её тыльной стороной коснулся лба. Однако поляку этого оказалось недостаточно. На плохом французском он потребовал, чтобы пришелец снял бинты и показал лицо.

Максим ругнулся про себя: упрямый Американец своей дурацкой склонностью к театральщине погубил всё дело.

Но тут рядом с поляком возникла чья-то тень, и раздался смутно знакомый голос:

- Нет необходимости снимать повязку. Я узнаю собственную работу, – голос принадлежал давешнему лекарю. Часовой немедленно послушался и пропустил Толстого. За ряженым графом внутрь последовал и тот, кто, в свою очередь, рядил себя в одежды армейского врача.

«Ну-ну! Пока фортуна благоволит к этому чёртову комедианту!» – ухмыльнулся про себя Максим. – Хорошо ещё, что его не обыскали, а то бы весьма озадачились. Но каков подлый докторишка – изумительный прощелыга! Наверное, обладает немалым весом в тайном обществе».

Полковник отлепился от забора и неспешной походкой направился вдоль улицы. Зайдя за угол, он остановился, спокойно огляделся по сторонам, а затем в два молниеносных приёма перемахнул через ограду. Там оказалась рыхлая земля, поэтому особого шума прыжок не произвёл. Тем не менее, Максим ещё некоторое время таился за кустами, приглядываясь и прислушиваясь к окружающему миру. Но всё было тихо.

«Есть ещё порох в пороховницах!» – похвалил он себя и стал, крадучись, пробираться к дому, чей силуэт виднелся сквозь порядком утратившие листву деревья.

Парк являл прекрасный образчик садового искусства и свидетельствовал о весьма недурном вкусе хозяев усадьбы. Чудилось, всё вокруг специально создано для романтического времяпрепровождения: и тенистые аллеи, что, несомненно, хранят воспоминания о прогулках влюблённых; и увитая диким виноградом изящная ротонда, что тихим шёпотом убеждает в тщетности поисков иного – лучшего – приюта для поцелуев; и горбатый мосток, что перекинулся через населённый кувшинками пруд (о, сколько томных вздохов и пламенных признаний слышали те кувшинки!). В наполненном золотой осенью раю невозможной кажется сама мысль о том, что всего лишь в паре кварталов отсюда начинается адское пожарище.

Соответствовал окружающему великолепию и красивый двухэтажный особняк, увенчанный громадным бельведером[83].

Стараясь не шуршать листвой под ногами, Максим приблизился к дому, укрылся за древесным стволом и приступил к наблюдениям. Увы, увиденное не внушало оптимизма. При ближайшем рассмотрении дом напоминал улей, переполненный злыми пчёлами. В открытых окнах обоих этажей слышалось гудение голосов, и сновали чьи-то тени. Людно было и на крыльце, где всех визитёров встречали польские солдаты, как две капли воды похожие на стражника, виденного у калитки. Визитёры же продолжали и продолжали умножаться. В мундирах и в статском, но неизменно при оружии.