Генри Хаггард - Ожерелье Странника Страница 26

— По воле Бога? — спросил я.

— Да, я считаю, что так. В противном случае все просто дикая случайность. Но все же, если бы мое желание осуществилось, сегодня я могла бы торговать фруктами, а сейчас я… вы знаете, кто. Посмотрите на эту мантию, — и она распахнула передо мной свою сверкающую одежду. — Послушайте шаги охраны за моей дверью. Вы, впрочем, сами капитан моей гвардии. Пройдите в переднюю — и там вы увидите послов, с надеждой ожидающих услышать слово Повелительницы Мира. Посмотрите на мои легионы, выстроенные на плацу, и подумайте, как высоко вознеслась греческая девушка благодаря своей внешности, которая тем не менее была похуже, чем у этой… Идуны Прекрасной!

— Я все понял, Августа, — ответил я. — Все же мне кажется, что вы не обрели своего счастья. Разве не сказали вы мне только сейчас, что не нашли друга и родили глупца?

— Счастья, Олаф? Да что там говорить, я же действительно несчастна настолько, что часто думаю, будто ад, о котором говорят священники в своих проповедях, находится здесь, на земле, и меня жжет самый сильный его огонь. Лишь любовь скрашивает все то, что случается в нашей жизни, которая неминуемо должна закончиться зловещей смертью.

— Любовь тоже приводит к страданиям, Августа. Это я знаю, так как любил однажды.

— Да, но то была не настоящая любовь, ибо величайшее проклятие — любить и не быть любимой. Ради настоящей и совершенной любви, если такой только можно добиться, — что ж, я бы отдала в жертву даже свое честолюбие.

— Значит, вы сохраните свое честолюбие, Августа, поскольку в этом мире ничего совершенного вы не найдете.

— Олаф, я не совсем уверена в этом. У меня стали появляться другие мысли. Я вам уже говорила, что у меня нет друзей при этом сверкающем дворе. Но вы-то мне друг?

— Я ваш честный слуга, Августа, и, мне кажется, ваш хороший друг.

— Это так, и все же ни один мужчина не может быть искренним другом женщине, если он не является чем-то большим, нежели просто друг. Так уж устроена его натура.

— Что-то я не понял вас, — сказал я.

— Вы просто делаете вид, что не поняли, возможно, из-за благоразумия. Но почему вы уставились в пол? На нем изображена одна древняя история. Богиня моего народа Афродита полюбила некоего Адониса, — так говорит миф, — но он не любил ее и думал только об охоте. Посмотрите, вот здесь она умоляет его о любви, он отвергает ее, и она в ярости пытается его заколоть.

— Нет, — возразил я. — О конце этой истории я не знаю ничего, но если бы она намеревалась заколоть его, то держала бы кинжал в правой руке. Он же у нее — в левой.

— Это верно, Олаф. В конце концов он погиб от Судьбы, а не от рук богини, над которой насмехался. И все же, Олаф, неблагоразумное это дело — насмехаться над богинями. О! О чем это я говорю? Так вы будете относиться ко мне дружески? Будете?

— Да, Августа, до последней капли крови, — так как это мой долг. Разве не за это вы платите мне?

— Тогда я скреплю нашу дружбу вот таким образом… Это искренняя плата, — медленно проговорила Ирина и, подойдя ко мне вплотную, поцеловала меня в губы.

В этот самый момент двери помещения распахнулись. В них, сопровождаемый герольдами, сразу же отступившими назад, вошел великий министр Стаурациус, толстый мужчина с жирным лицом и хитрыми глазками. Высоким голосом он объявил:

— Персидские послы ожидают вас, Августа, ибо именно это время вы сами им назначили.

Глава II. Слепой цезарь

Она повернулась к вошедшему евнуху подобно львице, которую охотник отвлек от добычи. Заметив в ее глазах ярость, тот отступил и распростерся перед ней ниц, после чего она обратилась ко мне, как будто нас просто перебили:

— Таковы мои распоряжения, капитан Олаф. Смотрите, не забудьте ни одного из них. Даже если этот самоуверенный евнух, что осмеливается появляться передо мной без зова, прикажет вам поступить по-иному, они остаются в силе. Сегодня я на некоторое время покидаю город и отправлюсь на воды. Вы не должны сопровождать меня из-за обязанностей, которые я возложила на вас здесь. Когда я возвращусь, то вызову вас. — И, зная, что Стаурациусу не видно ее с того места, где он пал ниц, она посмотрела на меня своими сверкающими глазами. В них заключалось то послание, в содержании которого у меня не могло быть никаких сомнений.

— Повинуюсь приказу, Августа, — произнес я, салютуя ей. — Пусть Августа возвращается здоровой, во всем великолепии и более красивой, чем…

— Идуна Прекрасная! — перебила меня она. — Капитан, вы свободны!

Я снова отсалютовал ей. Оставляя ее, я шел спиной вперед, делая остановку после каждых трех шагов, чтобы поклониться согласно дворцовому ритуалу. Эта процедура была довольно длительной, и, прежде чем достичь дверей, я еще услышал ее слова, обращенные к министру:

— Слушай ты, пес! Если ты еще раз осмелишься вломиться ко мне без спроса, ты сразу же потеряешь и свое место, и свою голову. Что это такое? Я не могу отдать секретное поручение офицеру без того, чтобы за мной не шпионили?! А теперь перестаньте пресмыкаться и ведите меня к этим персам, что подкупили вас!

Проходя мимо разодетых в шелка и усыпанных драгоценностями персов, которые ожидали в передней вместе со своими рабами и дарами, я направился к террасе дворца, выходившей к морю. Здесь я нашел Мартину, стоявшую, облокотившись на парапет.

— Вы носите жемчуг Августы, Олаф? — спросила она насмешливо, оглянувшись через плечо.

— Я — нет, — ответил я, останавливаясь рядом с ней.

— Ну, а я могу поклясться в обратном, так как он благоухает, и я, кажется, улавливаю его запах. Давно вы начали душить свою рыжую бороду царскими духами, Олаф? Если бы это сделала какая-либо женщина, все бы закончилось немилостью и изгнанием, но, возможно, капитана гвардии могут и простить.

— Я не употребляю духов, девочка, о чем вам хорошо известно. Но в этих помещениях и вправду можно задохнуться. И кроме того, их запах пристает к оружию.

— Да, но еще больше к волосам. Ну, что вам поручила хозяйка сегодня?

— Поручила охрану каких-то узников, Мартина.

— А! Вы еще не читали приказа по этому поводу? Когда прочтете, то узнаете, что отныне вы являетесь комендантом тюрьмы. Это высокая должность с большим окладом и почетным положением. Вы в большой милости, Олаф, и я надеюсь, что вы не забудете Мартину, так как именно я подсказала одному человеку мысль о том, чтобы дать вам это поручение, как единственному мужчине двора, которому можно доверять.

— Я не забываю друзей, Мартина, — проговорил я.

— Такова ваша репутация, Олаф. О! Какая дорога лежит у ваших ног! Но я почему-то уверена, что вы не пойдете по ней, так как вы слишком честный человек. Или же, если вы на эту дорогу ступите, то она вас приведет не к славе, а к могиле.