Розмэри Сатклиф - Песнь меча Страница 26

— Два года назад, — начал он в конце концов, — там был святой отец. Не такой, как ты. Он ударил мою собаку — другую собаку — и я потащил его в озеро и окунул в воду, чтобы проучить. Но он был стар, и, наверное, я продержал его слишком долго.

— И он захлебнулся, — сказал монах.

Бьярни кивнул.

— Я прожил там всего несколько месяцев и не знал или забыл — неважно — о клятве вождя. Так что из-за меня он нарушил свое слово. Он дал мне меч и велел уйти из поселения на пять лет, пока не утихнет его гнев.

Чайка пролетела почти над их головами, греясь на солнце, и они смотрели, как она развернулась и высоко взмыла над бухтой.

— Когда пройдет пять лет, и ты вернешься, скажи своему вождю, что Гисли, его названый брат, прощает его, — спокойно сказал монах.

— Я передам, — ответил Бьярни и к собственному удивлению спросил: — А что же будет со мной? — сам не понимая, что имеет в виду.

— С тобой? За пять лет изгнания ты искупишь свой грех.

Издалека ветер донес глухие удары церковного колокола, призывавшего свою паству, и Гисли встал.

— Звонят ко всенощной. Я должен идти.

Когда он ушел, Бьярни продолжал сидеть, сцепив руки на коленях, устремив взгляд вдаль, поверх белого песка и пенистой отмели, и задумавшись так глубоко, как никогда раньше. Он отправился в Пасхальное плавание со смутным предчувствием, что мог бы исполнить желание леди Од. Теперь он обдумывал это еще раз, но не знал, как поступить. Было бы разумно, конечно. Хотя бы креститься; многие торговцы и наемники так делали. После крещения христианским священником тебя признавали последователем Белого Христа, что намного облегчало жизнь, если, например, ты хотел служить вождю-христианину. Но при этом у тебя оставалось право при необходимости обращаться к своим богам. Ничего сложного нет. По крайней мере, он так думал. Но теперь вдруг почувствовал, что все не так просто. Решить, каким богам поклоняться… Он представил себе, как Рафн и Гисли с болью в сердце расставались друг с другом. Настолько это было важно…

Через какое-то время он встал и, все еще размышляя, направился обратно к лагерю.

Он много думал в оставшиеся дни — в день поста и печали, в день ожидания, в день ликования[61]. Он не молился, но голодал вместе со всеми в скорбную пятницу, потому что никто ничего не готовил, а потом, в Пасхальное утро, вместе с командой «Фионулы» он стоял перед раскрытыми дверями каменной церквушки, обнесенной плетнем, и заглядывал внутрь, туда, где горели восковые свечи. Наблюдая и прислушиваясь, он узнал много нового о Белом Христе вдобавок к тому, что слышал на Малле.

А потом, в ночь после Пасхи, в последнюю ночь на Айоне, он проснулся, внезапно и бесшумно, как просыпается человек от щелчка над ухом, но рядом никого не оказалось. Он выбрался из-под навеса и, лежа на песке, смотрел на пестрые, перламутровые облака, плывущие на фоне луны, вслушивался в мирный плеск волн и храп товарищей. К нему пришло странное чувство, как будто он приплыл туда, куда давно хотел попасть. Словно во сне его путаные мысли встали на свои места, и теперь он спокойно ждал, что будет дальше.

Он прекрасно понимал — несмотря на то что в ту ночь жрец потребовал смерти Хунина от имени Тора, он не готов отречься от своих богов. И, наверное, никогда не сможет. И все же сердце его откликнулось на призыв нового Бога — Бога брата Гисли, Эрпа и леди Од. Но нельзя поклоняться и тому и другому. Брат Гисли это показал. Значит, весь путь он не осилит. Но сможет пройти половину… Теперь он думал о крещении не просто как о разумном поступке, но как о преддверии: конечно же, Белый Христос, Который знал человеческое сердце, потому что Сам был человеком и умер ради людей, поймет его.

С первыми бледными лучами солнца и криками чаек он отправился искать брата Гисли и нашел его на пастбище за складом зерна; присев на корточки, он держал ягненка между колен и кормил его молоком из кожаного бурдюка. Бьярни сел рядом с ним и ждал, пока малыш не наелся и, выпустив ольховую соску из перепачканного молоком рта, ускакал прочь. Тогда брат Гисли посмотрел на него с тихой улыбкой.

— Прекрасное утро и попутный ветер для обратного плавания.

Бьярни сразу перешел к делу:

— Я хочу креститься, до того как мы покинем Айону.

— Правда? — брат Гисли стряхнул на траву последние капли молока. — Осталось не так уж много времени.

— Мне надо было подумать, — объяснил Бьярни. — Чтобы не было сомнений.

— И теперь ты уверен?

— Да. Я хочу креститься, прежде чем мы поплывем обратно.

Брат Гисли посмотрел на него с безграничной добротой и легкой грустью.

— Что ж, — сказал он, — это начало.

Бьярни взглянул на него честными глазами:

— Пока это все, что я могу.

— Думаю, Христос подождет.

Он встал:

— Что ж…

— Мне преклонить колени здесь?

Монах покачал головой.

— Этим займется отец Феамейл, наш аббат, и за тебя должны поручиться два свидетеля.

— Ты поручишься за меня, названый брат моего вождя?

— Я — и еще кое-кто. Идем, а то скоро прилив, надо поторопиться.

И вскоре Бьярни Сигурдсон опустился на колени перед отцом аббатом у входа в церквушку, а брат Гисли и сама леди Од стояли рядом с ним, в присутствии братии в коричневых одеяниях и команды «Фионулы». Обошлись без приготовлений и вопросов. Креститься можно было и так.

Аббат склонился над ним, произнося слова, похожие на приветствие, хотя Бьярни плохо понимал его, и перекрестил его лоб ледяной водой, которая потекла между глаз.

Он встал и почувствовал нежные объятия леди Од, а потом крепкое пожатие брата Гисли. На этом все и кончилось, очень быстро, потому что близился прилив.

Глава 10. Совет на Оркни

У южных берегов Хоя[62] три боевых корабля стояли на якоре, ожидая прилива, чтобы пробраться вдоль западного края пролива Пентленд-Ферт и вверх к плавучим льдинам, которые защищали флот оркнейских ярлов, — могучий «Морской змей» Торштена Олафсона, «Дикий конь» и «Звездный волк». Их команды отдыхали перед последним, долгим рывком до самого берега ярла Сигурда[63].

На пятом весле с правого борта «Морского змея» сидел Бьярни, уперев локти в колени и задумчиво жуя кусок пресной лепешки, которой запасся, не успев толком позавтракать.

Прошло полтора года с тех пор, как он крестился, стоя на коленях в дверях серенькой церквушки на Айоне, перед самым отливом. Когда он оглядывался назад, ему казались странными те напряженные раздумья перед принятием решения. В конце концов это не так уж и важно. Леди Од была довольна, и он почувствовал себя своим среди товарищей-христиан; на праздники он чаще всего приходил к алтарю Белого Христа, который Торштен поставил рядом с древними алтарями знакомых темных богов. Вот и все. Может, для Бьярни это имело бы гораздо большее значение, ходи брат Гисли по земле людей; но когда «Фионула» покинула Айону этой весной, он отошел в мир иной, оставив после себя небольшой серый камень на монастырском кладбище и нового брата, ухаживающего за ягнятами.