Николай Панов - Дети Чёрного Дракона Страница 26

— Дети Черного Дракона, вы неправы. Вы обещали этому человеку, что не будете мучить его. И я — Абу-Синг — не позволю вам делать этого. Вам придется иметь дело уже со мной.

Он вынул остывавшие щипцы из рук Ан-Цзы и с отвращением швырнул их в угол.

— Видите ли, здесь есть другой выход, единственный, на котором я могу примириться: отдайте вашего пленника в руки Советской власти. Он такой же враг нам, как и вам. Справедливый пролетарский суд разберет и накажет его преступления. Иначе, повторяю, вам придется убить также и меня.

— Но месть… — китайцы переглянулись нерешительно, — закон наших отцов, о справедливый!

— Я беру ответственность на себя. Вы ведь удовлетворены: окончание документа в ваших руках. Могу сказать одно, наш пленник не получит больше возможности делать зло. Ну?

Китайцы молчали. Потом уполномоченный Фа, Ан-Цзы, расширил грудь тяжелым вздохом и склонил голову.

— Хорошо, проницательный, мы отдаем тебе этого человека. Но помни: великий дьявол живет в нем. Да казнит его страшный свободный суд Красной страны. Вы согласны, о братья?

Все китайцы покорно закивали головами.

6. Так будет

На этом, собственно говоря, кончается наш роман. Но некоторым из читателей такое окончание может показаться обидно неожиданным. А потому сделаем такое заключение:

После вызова представителей ГПУ и сдачи им князя Львова китайцам, выполнившим свою задачу, стало нечего больше делать в Москве. Но оставалось произвести кое-какие формальности в связи с убийством полковника Гун-та, происшествием в пустом доме и арестом сообщников Львова. На это потребовалось два дня. И эти два дня дети Черного Дракона под руководством Синга осматривали Москву.

Накануне их отъезда общество «Руки прочь от Китая» устроило чрезвычайный митинг.

Огромный зал собрания был переполнен пристальными слушателями.

На эстраде, увешанной красными плакатами и портретами вождей, маленький оратор энергично размахивал руками, излагая историю захвата Китая империалистами и перспективы китайской революции. На передних почетных местах — пятеро китайцев внимательно слушали полупонятную, но такую радостную и уверенную речь.

Пятеро, довольные, кивали в такт словам бритыми макушками. Наполнялись ласкающим пламенем восторженных мыслей. Закрывали глаза. И видели:

Документы доставлены в Пекин. Они в руках Фа. Чжан-Цзо-Лин ставится об этом в известность. Он — перед лицом неизбежного. Чжан-Цзо-Лин протестует, но сдается. Его военная мощь во власти «детей Черного Дракона».

В Пекине единое национальное правительство. В правительство входит и Сун-Ят-Сен — фантазер и мечтатель, но пламенный борец за изгнание иностранцев. Всюду начинается тайная подготовка к войне.

Контрабандой привозится оружие, которое раздают тем, чьими руками всегда и во всех странах делаются военные перевороты. На тайных ночных собраниях опытные офицеры обучают народ драться не хуже европейских и американских солдат.

Вспыхивает война. Общими кровавыми усилиями иностранцы сброшены в океан. Свободные города в руках свободного народа. Китайские купцы и фабриканты могут богатеть, не боясь ничьих притеснений. Китайские рабочие… Рабочим тоже даются кое-какие права, — не слишком большие, конечно.

Дальше «дети Черного Дракона» не видят ничего. Они сладко покачиваются, уже не слушая оратора, отданные собственным мыслям. Но сидящий рядом Абу-Синг видит и дальше.

Китайская буржуазия, прогнавшая иностранцев, растет и богатеет. Ей нужно больше рабочих, больше живых машин. Крестьяне сгоняются с земли, на которой вырастают фабрики и заводы. Безземельные переманиваются в города большой заработной платой. Они сливаются с прежними фабричными, превращаются в пролетариат, в великую рабочую армию.

Пролетариат растет в поту и в муках. Жесткая действительность организует его в профсоюзы. Расширяется его тайное, стальное ядро — коммунистическая партия.

Несмотря на притеснения, на безработицу, на голод, пролетариат крепнет и увеличивается. Весь Китай покрыт уже шахтами, заводами, доками. И в один прекрасный день рабочий класс вырывает власть из цепких, но уже ослабевших пальцев молодой и дряхлой китайской буржуазии.

И видит Синг:

Над огромной, от океана к океану раскинувшейся страной с огненной надписью «СССР» поднимается темная фигура рабочего. Рабочий наклоняется, протягивает вдаль грубую коричневую руку. Он протягивает ее к далекому, туманному Востоку.

И с Востока — оттуда, где над залитыми кровью и потом пространствами чернеют надписи «Китай» и «Индия», — возникают ответно две фигуры — желтолицего сгорбленного кули и стройного бронзового индуса. Они тоже вытягивают свои нерешительные, дрожащие от непосильного труда руки. И три мозолистых ладони — белая, темная и желтая — смыкаются в одном дружном вечном пожатии.

Здесь обрывается митинг. Обрываются мысли Синга. И здесь же будет наиболее уместным оборвать сам роман.

Его продолжение — завтрашний день революции в странах Востока.

Д. Туманный.

Конец.

К. Булычев Из книги «КАК СТАТЬ ФАНТАСТОМ»

Мой следующий шаг к фантастике я сделал вскоре после войны. Мы жили тогда на даче в Соколовке, по Ярославской дороге.

Дача была большая, старая, серая, скрипучая. <…>

Зато именно в то лето я увидел настоящего писателя и влюбился в процесс писательской работы.

Писатель жил на соседней даче, я дружил с его сыном. Писателя звали Николай Панов. Он написал книгу «Боцман с «Тумана»» о Северном флоте, где он был во время войны. Сын писателя под страшным секретом принес мне плоды папиной сомнительной молодости. Оказывается, писатель Панов в двадцатые годы был левым поэтом Диром Туманным и даже входил в какие-то объединения, но для меня самое главное заключалось в выпусках — тонкие выпуски (потом я увидел такие же — шагиняновского «Месс-Менд») романа приключений с продолжением.

Это было чудо!

Выпуски назывались «Дети Желтого дракона», и речь в них шла о невероятных приключениях на фоне борьбы китайских триад. Совершенно не помню содержания повести Дира Туманного, но когда сам Панов шел с нами, мальчишками, гулять в лес, он был очень обыкновенным, мирным и даже скучноватым человеком, забывшим о детях Желтого дракона. Иногда он останавливался, присаживался на пень, доставал записную книжку и заносил в нее мысли. Сын Панова спокойно уходил вперед, совершенно не понимая того, что Бог дал ему в папы настоящего писателя, а он относится к нему, как к обыкновенному человеку.