Хождение в Кадис - Яков Шехтер Страница 26

Шаркающий звук шагов пробивался через закрытую дверь задолго до приближения самого Хуана-Антонио. Остановившись перед плотно сомкнутыми створками, он осторожно звонил в крошечный серебряный колокольчик. Тот издавал едва уловимый звук, и – о чудо! – этот тихий, почти неслышимый звон моментально долетал до ушей Сантьяго, словно перенесенный через преграды рукой невидимого ангела. Кокон вязкой скуки опадал, мальчик вприпрыжку мчался к двери, распахивал ее одним толчком и, едва не сбив с ног Хуана-Антонио, уносился во двор.

– Ох, проказник, – шептал ему вслед камердинер, упрятывая колокольчик в один из бесчисленных карманов камзола.

Узки улицы Кадиса, дом к дому, этаж на этаже, дверь к двери. Особняк гранда де Мена занимал целых полквартала. В трехэтажном здании с большим патио внутри жила семья гранда, старый камердинер, кухарка и три служанки. Патио всегда пустовало, в нем стояла тишина густая, как варенье из роз, лишь иногда нарушаемая стрекотанием случайно залетевшей цикады или возгласами игравших друг с другом сыновей гранда. Ставни в бесчисленных окнах огромного дома были всегда прикрыты – мать не переносила яркого света. Она почти не выходила из дому, роды трех детей подорвали ее и без того слабое здоровье.

По воскресеньям, когда вся семья чинно шествовала в главный собор Кадиса, расположенный на площади неподалеку, Сантьяго нес подушечку из синего бархата, чтобы у матери не болели колени. Служба была скучной и длилась долго. Многие прихожане перешептывались друг с другом, некоторые откровенно зевали, забывая прикрывать ладонью розовый провал рта, старики дремали, уронив подбородки в пышные кружевные воротники.

Фердинанду и Сантьяго категорически запрещалось перешептываться.

– Мы сюда приходим молиться, а не болтать языком, – объяснял отец. – Что подумают люди при виде легкомыслия детей гранда де Мена?

Его самого нельзя было даже заподозрить в грехе легкомыслия. Стоя на коленях и держа в руках раскрытый молитвенник, он беспрерывно что-то шептал. Что именно, Сантьяго никак не мог разобрать, но это не совпадало с общим ходом молитвы. У отца были свои просьбы и свой порядок разговора с Богом.

– Отец, – как-то спросил его Сантьяго, – почему ты никогда не переворачиваешь страницы? Неужели знаешь все наизусть?

– Разумеется, знаю, – ответил тот, но с того дня принялся старательно листать молитвенник.

– Зачем переворачивать страницы, – спросил его Сантьяго через четыре воскресенья, – если знаешь все наизусть?

– Дабы не потворствовать гордыне, – объяснил отец, и этот короткий ответ стоил многих проповедей.

Огромный дом практически пустовал. Столовая размещалась над парадным входом, рядом находилась домашняя часовня и большой зал для приема гостей. Впрочем, Сантьяго не мог припомнить ни одного торжественного приема, родители не любили ходить в гости и у себя никого не принимали. Лишь один раз в год отец с матерью отправлялись на праздничный обед у губернатора Кадиса, даваемый в день свадьбы августейших монархов.

Мальчиком Сантьяго любил рассматривать мать перед выездом на этот обед. Фиолетовое платье из шелка и сияющие драгоценности превращали ее в важную красавицу. В обычные дни мать никогда не надевала украшений, а платья выбирала темных тонов. Манящий, диковинный запах духов будоражил воображение. Сантьяго приникал к матери и жадно нюхал платье.

– Ну-ну, хватит, – улыбаясь, говорила мать, тихонько постукивая его по макушке черным, расшитым серебром веером. – Ты меня всю вынюхаешь, губернаторской жене ничего не останется.

В комнатах первого этажа левого крыла дома жила прислуга, остальные два этажа пустовали. Чехлы на дорогой мебели копили пыль, будто скряга золотые монеты. Тишина, пронизанная солнечными лучами, пробивающимися через неплотно прикрытые жалюзи, царила в левом крыле. Пылинки, точно крохотные бабочки, танцевали в этих лучах, единственные, чье движение нарушало абсолютную неподвижность, заполнявшую пространство от пола до потолка.

Те же пыль, неподвижность и тишина царили в большинстве комнат правого крыла, где четыре спальни занимала семья гранда, и в здании, замыкавшем двор. Там располагались кабинет отца и библиотека, в которой он проводил большую часть своего времени, уединяясь для размышления и записей.

Простовато одетые посетители приходили к отцу в кабинет по узкой, мощенной каменными плитами дорожке. С одной стороны ее ограничивали колонны в мавританском стиле, окружавшие патио, с другой – шершавые стены дома, сложенные из блоков известняка с ноздреватыми порами, проступающими даже через слой известки. Каждого посетителя встречал у входа в дом Хуан-Антонио, провожал до двери кабинета, а после завершения визита сопровождал к выходу. Посетителям позволялось ступать только на плиты дорожки, внутрь дома их не допускали.

В детстве Сантьяго думал, будто это управляющие их фамильными угодьями, и был страшно разочарован, узнав, что отец ведет торговые дела, а приходившие к нему люди – всего лишь купцы и поверенные. Никто из родителей однокашников Сантьяго не занимался торговлей. Это занятие считалось недостойным дворянина. Кабальеро должен был воевать во славу объединенного королевства, брать приступом замки, водить по морю многопушечные военные каракки, мчаться в атаку во главе конного отряда.

– Отец, – как-то спросил Сантьяго, – разве достойно гранда грязнить руки деньгами?

– Деньги пачкают меньше, чем кровь, – ответил отец. – А слава Испании куда больше зависит от правильной торговли, чем от еще одного разграбленного города.

Он помолчал немного и добавил:

– Не всех Господь наделил силами для бранных подвигов. Но каждому Он в этом мире приуготовил свою, особую миссию. То, что могу и должен выполнить я, не под силу другому человеку. Понимаешь меня, сын?

Сантьяго кивнул. Он не был согласен с отцом. Провести жизнь в кабинете, перелистывая манускрипты и заполняя торговые книги, казалось ему страшным наказанием. Однако долг почитания родителей, о котором без конца рассуждал падре Бартоломео, превыше всего.

– Я – пропущенная страница в боевой истории нашего рода, – продолжил отец. – Но зато у меня есть сын, который спит и видит поля сражений. Ты ведь хочешь стать офицером?

– Конечно! – с жаром воскликнул Сантьяго. – Кабальеро, как Альфонсо Великолепный.

– Ты им будешь, – пообещал отец. – Я уже договорился с падре Бартоломео: когда тебе исполнится шестнадцать, ты начнешь учиться в школе офицеров. Туда принимают начиная с восемнадцати, но в твоем случае сделают исключение, – тут он улыбнулся, и Сантьяго улыбнулся в ответ, понимая, на что намекает отец.

Их домашний духовник, падре Бартоломео, занимал должность капеллана офицерского училища, и, разумеется, для Сантьяго, которого он знал с самого рождения, правила поступления выглядели несколько иначе.

– Учти, в училище жизнь тяжела, – завершил тот разговор отец. – Хоть мечи в ней деревянные, ушибы от них весьма болезненны. Надеюсь, твой боевой дух скоро удовлетворится.

Сантьяго понял – отец рассчитывает на то, что