Х.Байрамукова - ВЕЧНЫЕ ВСАДНИКИ Страница 27

– Вот это конь! – закричал кто-то на трибуне.

Без видимых усилий Туган увеличил разрыв, словно расстелившись над землей.

Финиш!

Публика разом поднялась на ноги, аплодировала, слышались крики: «Ура, Туган!», «Ура, Аламат! »

Сидеть остался один Абдул, затем опомнился, вскочил на ноги и увидел, как сын ведет Тугана вдоль трибун, люди забрасывают их цветами, счастливых, возбужденных…

***

А Марзий вдруг увидела в конце улицы то, чего страшилась увидеть: вереницу подвод с людьми, множество всадников, а впереди – белоснежная точка. Марзий покачнулась, еле удержалась на ногах и опустилась на скамейку у ворот. Схватилась за сердце, долго не могла смотреть в ту сторону. А когда посмотрела и пригляделась, то ясно различила, что Тугана не ведут по-траурному под уздцы – на нем кто-то сидит. Да, верхом ехал ее сын Солтан, а все остальные на почтительном расстоянии от победителя!

Марзий, теперь от счастья, не могла подняться на ноги даже тогда, когда белый конь и всадник в белой рубашке и серой каракулевой шапке стали перед ней.

***

Осень 1940 года для Солтана и Тугана была самой щедрой на победы и славу: они участвовали в нескольких состязаниях и каждый раз приходили к финишу первыми. О них пошла громкая молва. Даже с дальних краев приезжали конники, чтобы посмотреть на эту «крылатую» лошадь и попытаться приобрести ее.

Газеты печатали фотографии Солтана с Туганом.

Завод, конечно, не думал продавать Тугана – такой производитель нужен был ему самому. Но при виде каждого приезжего Солтан настораживался. Он бы не вынес разлуки с другом.

Солтан вытянулся, возмужал. А Туган… Пришла его зрелость! К маю 1941 года у него уже был свой косяк, начались его новые заботы: он отвечал теперь зa кобылиц, был всегда начеку, белоснежным метеором носился вокруг своего косяка, кого-то наказывал за неповиновение, настораживался при виде любой опасности. Хозяин!

Как всегда, к лету, табуны откочевали на альпийские пастбища. На Бийчесын Солтан поехал с отцом, но уже в роли заправского табунщика, а не подпаска.

В один из дней Солтан пас табун сам, отец же остался на кошу, готовил обед. С утра был дождь, но потом взошло солнце и умытые травы, как бы повеселев, заулыбались синему небу.

Солтан во все горло пел свою любимую песню «С неба полуденного» и расхаживал рядом с табуном в своих кирзовых сапогах, к которым прилипли мокрые травинки. Табун из четырех косяков пасся спокойно под охраной своих жеребцов.

Вдруг лошади шарахнулись в сторону. Солтан еще не понял, в чем дело, а разъяренный Туган уже отгонял огромного волка, бесстрашно оттесняя его от косяков. Волк, видимо очень голодный, вел себя нагло, норовил ворваться в середину табуна, чтобы вцепиться в горло какой-нибудь замешкавшейся лошади. Туган все время следовал за ним и наконец настиг, опрокинул его. Вскочив, тот трусливо помчался с вершины вниз, чтобы укрыться в скалах. Он не ждал, что его будут преследовать.

Но Туган яростно преследовал хищника и перед самыми скалами, не дав ему увернуться, затоптал его насмерть.

Солтан бежал за Туганом, не зная, чем сумеет помочь, и собственными глазами наблюдал его схватку с волком.

Немного постояв над поверженным хищником и убедившись, что тот больше не поднимется, Туган победно заржал, зарысил к табуну, даже не остановившись около Солтана. Солтан заметил большую рану на его задней левой ноге.

Туган, убедившись, что его косяк цел, понемногу стал успокаиваться, но дышал еще тяжело, грозно раздувал ноздри. Он так и не дотронулся больше до травы, без конца оглядывался по сторонам, то и дело обходил свой косяк. Рану на его ноге Солтан перевязал своей нижней рубашкой, предварительно приложив листья подорожника…

Лето на Бийчесыне было в разгаре: дикие пчелы собирали мед; довольные своей жизнью, птицы пели до изнеможения; у прозрачных родников лежали, дожевывая жвачку, овцы; бродили по густой траве сытые коровы, а доярки в белых халатах гремели ведрами, готовя их к полуденной дойке.

Кругом блаженство и покой. А небо, любуясь, смотрело на эту красоту с вышины своими ясными голубыми глазами.

Солтан никогда бы не уезжал отсюда. Но ведь школа… Придет август, и его отправят домой!

Однажды он приехал с луга на кош пообедать, оставив табун у воды. У коша он увидел оседланную лошадь, привязанную за толстую сучковатую коновязь. Да это ведь конь деда Даулета! Но что деду здесь понадобилось, в такой дали от аула?

Солтан торопливо вошел в кош, поздоровался. Гость ответил тихо и грустно. У отца тоже было печальное лицо. У Солтана екнуло сердце: может, что-то случилось с матерью?

Отец глухим голосом сказал:

– Война…

– Это как? – растерянно улыбаясь, спросил Солтан.

– Война, сынок…— повторил отец громко и с болью в голосе. – Аксакал Даулет привез эту грозную весть. Германия напала на нас! Фашисты!

Смешанное чувство охватило Солтана. Войну он видел в кино, и ему очень нравилось смотреть, как дерутся наши, как лихо они бьют белых. Сам он хотел бы воевать, бить врагов! И вот появилась такая возможность… Но сердце охватил ужас, потому что на лицах отца и деда было написано: случилось страшное.

Вдруг на нарах он увидел бумажку, таких бумажек здесь не было, здесь есть только книги и тетради Солтана. Он взял ее и прочел. То была повестка отцу в военкомат. Опять мелькнула мысль о том, что будет интересно: папа будет в такой же красивой форме, в какой ходят в Кисловодске и в Пятигорске военные. Вот бы и ему, Солтану! Но и эту мысль сразу заслонил страх перед предстоящим. Война!

Отец поднялся и строгим голосом сказал сыну:

– Ну, парень, сейчас уеду, мне послезавтра в военкомат, а там и на фронт. А ты… До школы будешь работать здесь с аксакалом, а там – учеба. Весь наш дом и забота о матери на тебе.

Отец вышел. Старик сказал Солтану:

– Вот так, брат… Печальные бумаги я привез твоему отцу и другим джигитам. И надо же было мне дожить до этого! Был бы я помоложе, помчался бы на битву. Ох и жестокая будет эта война… Вас больше всего жалко – не поживших…

Ночью Солтан не спал. Он слышал, что отец тоже не спит.

Когда забрезжил рассвет, отец поднялся, умылся, оделся и оседлал своего коня. Солтан тоже поднялся, на душе было тяжело, жизнь сразу приняла какой-то тусклый цвет, но Солтан старался держаться. Сейчас он боится больше всего одного – смотреть в лицо отцу, чтобы не разрыдаться. Как тяжко видеть великую грусть на красивом лице отца!

Если при черной вести Солтан вспомнил кино, представил себе героические схватки, как в фильмах, представил самого маршала Буденного с саблей в руке и на белом коне, то теперь перед глазами стояло иное: отец на смертном рубеже войны и плачущая мать.