Свидетели войны. Жизнь детей при нацистах - Николас Старгардт Страница 27

пациента. Даже детей, успешно прошедших проверку умственных способностей, могли осудить за «асоциальное поведение». Однако Марию, признанную «необучаемой», вместо стерилизации в конце августа 1939 г. отправили в Брайтенау, где она оставалась следующие девять месяцев. В начале зимы она провела четыре недели в карцере за то, что в очередной раз пыталась сбежать. В конце концов, в июне 1941 г. после того, как ей исполнилось 19 лет, решение суда об опеке прекратило действие. Она наконец получила свободу и могла самостоятельно распоряжаться своей жизнью, хотя сомнительно, что ей удалось отыскать своего первого ребенка [29].

Арест и возвращение в Брайтенау неизбежно сопровождались суровыми наказаниями, и все случаи одиночного содержания в карцере на хлебе и воде аккуратно заносились в досье пациента. У тех, кому хватало сил вынести такой режим, а также смелости (или глупости), чтобы попытаться снова сбежать, порочный круг арестов, побегов, задержаний и наказаний мог продолжаться в течение многих лет. Порой обычный разговор между воспитанниками в рабочее время рассматривался как бунт и неповиновение. Унаследовав традиции попечительских заведений XIX в. с их представлениями о том, как сломать и подчинить личность воспитанников и принудить их к моральному послушанию, такие заведения, как Брайтенау, стремились к той степени контроля над своими юными воспитанниками, которой в действительности никогда не могли достичь.

В архиве заведения сохранилась небольшая подборка любовных писем – разумеется, только тех, которые удалось обнаружить. Эти письма, как и цензурированная переписка детей и родителей, позволяют больше узнать об эмоциональной жизни воспитанников. Влюбленность давала им своеобразный шанс на побег от действительности в царство тех эмоций, которые каторжный распорядок и голодные пайки Брайтенау должны были ослабить или даже полностью уничтожить. Но гнетущая мрачная обстановка заведения, напротив, как будто придавала особую остроту влюбленностям, расцветавшим в его стенах. Переписка между воспитанниками сама по себе оспаривала позиции Брайтенау как тотальной организации. Нацарапанные огрызком карандаша на газетных вырезках письма тайно передавали любимым под взглядами многих глаз или перебрасывали за стену, разделявшую девочек и мальчиков.

В августе 1942 г. шестнадцатилетнюю Элизабет Бахмайер отправили в карцер на 14 дней строгого «ареста». Выяснилось, что она «писала тайные послания воспитаннику исправительного заведения М. и выбрасывала эти письма из окна». В письме, с которым ее поймали, как раз содержались клятвы любви в адрес одного из содержавшихся в заведении мальчиков. В знак своих чувств она обещала отдавать ему свою еду, перебрасывая ее за стену, которая их разделяла. «Ты знаешь, – писала она дальше, – для тебя я сделаю что угодно». Подражая Гете, она заявляла: «Возлюбленный, тебе я останусь верна до самой смерти». Элизабет осознавала, что предлагает в знак любви по-настоящему ценную вещь. Месяц назад ее уже два раза сажали в карцер за попытку самовольно отправить письма за пределы заведения. Эти молодые люди измеряли силу родительской привязанности через еду, которую им присылали из дома, и точно так же они предлагали друг другу еду в залог любви [30].

Другая шестнадцатилетняя девушка, Ханнелоре Бюхнер, хранила небольшую стопку писем в двух сшитых на руках матерчатых конвертах, которые – судя по их отсутствию в дисциплинарных записях – обнаружили только после того, как ее выпустили из заведения. Вероятно, она предпочла не рисковать и, не желая, чтобы их нашли у нее во время последнего досмотра с раздеванием при освобождении из Брайтенау, решила оставить их в заведении [31]. Ханнелоре писала юноше по имени Хайнц, которого называла Sonniboy (в честь песни Эла Джонсона из мюзикла «Певец джаза») и которому послала фотографию своей матери в надежде, что это его порадует [32]. Еще более страстные письма Ханнелоре писала Лотти, девушке, содержавшейся с ней в одном крыле здания:

Я ждала до тех пор, пока Кати не ушла. Мое маленькое солнышко! Надеюсь, однажды мое желание сбудется, и ты будешь моей. Если бы ты знала, как разрывается мое сердце, когда ты с другой женщиной. Или ты не веришь мне, my darling??? Ты можешь просить у меня все, что захочешь, – я все тебе отдам. И это должно быть не только здесь, но и снаружи [33].

Обращаясь к своим возлюбленным, она переходила на английский язык и называла их «Sonniboy» и «darling»; ее письма к ним обоим полны нежных прозвищ, обещаний, сексуальных намеков и страха оказаться брошенной. В письмах к Лотти Лоре говорила о «самой глубокой верности и вечной любви» и спрашивала, может ли та «услышать ее тайный зов». Хайнцу она признавалась: «Я не могу найти слов, чтобы высказать, как безумно я влюблена в тебя». Она слышала, что его вскоре собираются освободить. В письме к Лотти она настаивала на том, что их любовь должна существовать не только в заведении, «но и снаружи», и просила ее написать, что она думает об этом. Что ответила на это Лотти, мы не знаем. Что касается Хайнца, он проявлял мужскую гордость и пытался запретить ей заглядываться на других мальчиков: изъясняясь заимствованными казенными фразами, он рассуждал об «обстоятельствах этого дела» и угрожал, что ей «не поздоровится», если она не послушает его совета. Хайнц не хотел, чтобы она думала о «Лу» (вероятно, другом мальчике), и не верил, что она в самом деле «безумно любит» его. Но, судя по всему, он ничего не знал о Лотти и о том, что еще происходило за стеной в крыле для девочек. Он предупреждал Ханнелоре: «Ты должна быть верна мне. Если ты попытаешься встречаться с другим, горе ему. И тебе тоже не поздоровится» [34]. Как будто этих сомнений в стенах Брайтенау было недостаточно, каждый из них понятия не имел, удастся ли им сохранить отношения после освобождения. Не заставит ли клеймо исправительного заведения отвернуться от бывших друзей и возлюбленных?

Любовные излияния юной Ханнелоре могут показаться шаблонными, а ее поведение – манипулятивным, но у нее были веские основания искать спутников, которые останутся ей верны. Она была совсем одна – единственный ребенок в семье, пережившая сексуальное насилие со стороны собственного деда и потерявшая контакт с отцом после развода родителей. И она хорошо знала, что в таком заведении, как Брайтенау, девушки могут в буквальном смысле умереть из-за любви. Пойманных с поличным ожидали как минимум две недели в неотапливаемом карцере на голодном пайке – этого вполне достаточно, чтобы убить девушку в Брайтенау в военные годы.

Ханнелоре Бюхнер была далеко не единственной жертвой сексуального насилия, оказавшейся в исправительном заведении. Точно так же происходило постепенное социальное падение Анни Нагель. В первый раз на нее завели дело в сентябре 1932 г., незадолго до того, как ей