Бенджамин Рошфор - Фанфан и Дюбарри Страница 28

— Возможно, потому, что был ещё слишком мал, — заметил Фанфан, покосившись на брата Анже.

— Нет! Ты нашел, что я неважно выгляжу! Да или нет?

— Нет, ну что вы, вовсе нет! — но потом добавил: — Только мне кажется, вы немного бледны!

— Ты прав, я себя неважно чувствую, — ответил брат Анже, и Фанфан впервые за все время, что знал его, вдруг сделал ошеломляющее, рвущее сердце открытие, что брат Анже — не загадочная, чуть нереальная фигура, что появлялась и исчезала как заводная кукла на соборных часах, а человеческое существо из плоти и крови.

— Вы не больны, мсье? — спросил Фанфан, взяв брата Анже за руку.

Брат Анже улыбнулся, на этот раз уклончиво. Не ответив Фанфану прямо, он снова зашагал, бросив на ходу:

— Главное, чтобы Господь дал мне достаточно времени, чтобы осуществить великую миссию, которая касается тебя!

"Ну прямо как Сивилла-прорицательница", — подумал Фанфан, глядя вслед, как брат Анже исчез в толпе (Фанфан только что прочитал про Сивиллу).

На обратном пути Фанфан нагнал Фаншетту, которая возвращалась из церкви.

— Знаешь, — с загадочной миной заявил он, — благодаря мне твоя мать станет ещё богаче!

Но передаче пособия Фанфана Элеоноре Колиньон в один прекрасный день суждено было привести к серьезным последствиям.

Уже два месяца Фанфан жил у дам Колиньон (так величали их соседи), когда произошел ряд событий, из которого по меньшей мере двум было суждено переменить его жизнь и изгнать из рая в странствия по свету, что, честно говоря, больше соответствовало его наклонностям.

Первое событие произошло однажды утром. Сестры милосердия распустили своих учениц в честь какого-то праздника. Элеонора на весь день ушла из дому, собираясь накупить аксессуаров по последней моде у знаменитого кутюрье Лабилля на рю Неф-де-Пти-Шамп. Фанфан и Фаншетта остались дома одни. Фанфану, относившемуся к своим обязанностям очень ревностно, на этот раз совсем нечем было заняться — ни поручений, ни пакетов в разнос. И вот, старательно подметя в магазине и убрав метлу на место, он отправился в комнату Фаншетты, которая уже сгорала от нетерпения. И потом они занялись тем же, чем и всегда, когда оставались одни: разделись, скользнули в постель и отдались сказочным наслаждениям и нежностям, в которых ныне они уже неплохо разбирались, значительно усовершенствовавшись за эти два месяца, хотя моменты столь интимной близости и выдались всего пять раз ведь Фаншетта столько времени проводила в школе Сестер милосердия!

Послушаем, что говорят Фанфан и Фаншетта.

— Ты меня любишь?

— Конечно, люблю! А ты меня любишь?

— Да-а!

— А как ты меня любишь?

И т. д. и т. п.

Добавим, что они ещё не переступали роковую черту. Нет, попытка однажды была, но ничем не кончилась — видимо, Фаншетта испугалась. Но вот думали они об этом не переставая, и возможно, в этот день и случилось бы непоправимое, если бы Элеонора Колиньон, забыв дома сумку с деньгами, не вернулась. Фанфан, подгоняемый любовным нетерпением в комнату Фаншетты, забыл повернуть ключ в замке!

И вот так случилось, что веселое дребезжание звонка вдруг прервало их любовные игры, но они словно окаменели от страха, а потом было уже поздно: Элеонора была уже в комнате, где забыла сумку.

— О!!! — воскликнула она. И потом: Хо-хо!

Их позы, лица, багровые от стыда, совершенно обалделые, их нагота и смятая постель… Оглядев все это, Элеонора повторила:

— Хо-хо!

Фанфан, завернувшись в одеяло, заявил:

— Мадам, это моя вина! — и склонил повинную голову.

— Никаких рыцарских извинений, шалопай ты этакий! — крикнула Элеонора, наконец переведя дыхание и обретя дар речи. — Для такого нужны двое, и я подозреваю, что мадемуазель не пришлось долго упрашивать!

В самом деле, невозможно было поверить, что Фаншетту пришлось добиваться гусарским натиском: вся её одежда, включая чулки, была тщательно сложена на спинке кресла! Да, Фаншетта была девушка аккуратная. И теперь она рыдала, как Мария — Магдалина, спрятавшись при этом под одеяло.

— Одевайтесь, молодые люди! — потребовала оскорбленная мать после убийственной паузы, когда слышно было лишь её учащенное дыхание.

Фанфан поспешил: схватив свою одежду, столь же тщательно сложенную (это Фаншетта научила его столь хорошим манерам) выскочил к себе как ужаленный, не дожидаясь приказания.

"— Вот так ситуация! Такая досада! Нет, какая неприятность! Теперь его выгонят из дому! А что, если потихоньку сбежать?" — подумал он. Выглянув в окно, решил, что спокойно может слезть по водосточной трубе, и потом через забор.

Но отчаянный плач Фаншетты, долетавший снизу, исключил столь не геройский поступок. Фанфан торопливо оделся и спустился вниз так же быстро, как и поднялся к себе.

Фаншетта получила всего одну оплеуху и теперь держалась за правую щеку, но когда Фанфан влетел в комнату, встретила его молча, с испугом в глазах.

— Мадам, — заявил Фанфан Элеоноре, испепелявшей его взглядом, — как принято, я все искуплю, женившись на Фаншетте!

Элеонора ошеломленно уставилась на этого мальчика-с-пальчик, говорившего так свысока, и едва не расхохоталась.

— Женишься на ней?

— Да, мадам!

— Но ведь тебе только десять, дурачок!

— Возможно, мадам, но врожденное благородство души… (Фанфан только что прочел "Сида" Корнеля).

— И он осмеливается говорить мне о своей душе! Ах ты маленький развратник, у моей дочери в руках была отнюдь не твоя душа!

Тут Элеонора повернулась к Фаншетте:

— Тебе не стыдно? Не стыдно? Портить маленького мальчика!

И опять обрушилась на Фанфана:

— Ну, конечно, вы пойдете к королю, к архиепископу, к папе или не знаю к кому просить разрешения на свадьбу!

И опять Фаншетте (Элеонора, как видим, непрестанно вертелась как волчок):

— А что если бы, дура несчастная, ты забеременела?

— С чего вдруг, сама же говоришь, он ещё маленький мальчик!

— Не везде он маленький! — оборвала её Элеонора. — Я успела заметить: кое-что, ты знаешь, о чем я, у него явно не по возрасту!

— Мадам! — успокоил её Фанфан, — не беспокойтесь! Мы с ней вовсе не совокуплялись!

Элеонора смерила их взглядом по-очереди: — Это правда?

— Правда, мадам!

— Правда, мама!

— Клянитесь!

— Клянусь! — крикнули несчастные одновременно.

— Фу! — вздохнула Элеонора и ушла к себе, где пару часов провела в размышлениях. Фанфан и Фаншетта, каждый в своей комнате, думали о том, какая это хрупкая вещь — счастье, как коварна жизнь и как глуп человек, не закрывающий двери на ключ. К полудню Фанфан вновь услышал плач. Осторожно спустившись вниз, напряг слух. Слышал только Фаншетту, умолявшую: — Нет, мамочка, нет!