Рассел Уитфилд - Гладиатрикс Страница 28

Но Бальб спросил о своем:

— Если Лисандру с малолетства натаскивали обращаться с оружием, то почему же сейчас на нее просто больно смотреть?

— Вот-вот, — улыбнулся грек и легонько постучал себя пальцем по носу. — Мы как раз добрались до первопричины. Власть Спарты столетиями зиждилась на порабощении соседнего города — Мессены. Спартанцы обратили в рабство все его население. С точки зрения твоей спартанки, порабощение соседнего народа есть предмет исторической гордости. И вдруг она сама утрачивает свободу… — Жрец покачал головой. — По твоей милости Лисандра окунулась в ту самую грязь, которую всегда презирала. Ты отнял у нее все, что некогда составляло ее душу, и сейчас она растеряна точно ребенок. Эти жрицы, при всех своих несомненных талантах и навыках — как бы выразиться? — весьма узколобы. Это свойство присуще всем спартанцам, но им — в особенности. Мир для них устроен очень просто: здесь — белое, там — черное. Им нелегко найти золотую середину, компромисс, искать который привычны дети более культурных народов. Ты прав. Для нее все выглядит так, как если бы богиня отвратила от нее свой лик, предоставив ее самой постыдной и низкой судьбе, какую только спартанец способен вообразить. Ничего удивительного, если бедняжка попросту потеряла себя.

Возразить было нечего. Бальб чувствовал себя опустошенным. Это был вкус поражения.

— У нее есть все задатки для того, чтобы стать величайшей гладиатрикс моей школы, — проговорил он затем. — Ты, что же, хочешь сказать, что не существует способа убедить ее драться… — он коснулся рукой груди, — от всего сердца?

— Вовсе не так. — Телемах осушил свою чашу. — Напротив, я полагаю, что сумел бы найти способ ее убедить.

Он подлил себе еще вина и вздохнул.

— Но, увы, жреческий долг удерживает меня здесь, и уехать я не могу. Народ кругом живет не очень богатый. Люди делают приношения согласно обетам, но их еле-еле хватает на то, чтобы просто содержать храм.

— Я понимаю. — Бальб улыбнулся, ощутив себя в привычной стихии. — Конечно же, я понимаю. Послушай!.. Если бы ты все-таки решился на короткую поездку в мой луд и помог наставить бедную девочку на правильный путь, то я был бы премного благодарен как лично тебе, так и твоей богине. Конечно, земные блага — слишком убогая отплата за духовную работу, которую ты таким образом совершил бы, но все же осмелюсь полагать, что мое подношение удивило бы даже эти храмовые стены.

— Богиня любит щедрых, ланиста, — сказал Телемах. — Не слишком ли обременит тебя сумма, скажем, в двадцать тысяч динариев?

Луций Бальб внутренне содрогнулся, но тут же сказал себе, что, в конце-то концов, Лисандра досталась ему даром. Быть может, таким образом боги решили восстановить равновесие? Кроме того, девушка была редкой жемчужиной — молодая, прекрасно развитая и уже отлично обученная. Если бы он присмотрел ее на обычном рынке рабов, то за нее заломили бы гораздо более серьезную цену.

Бальб согласно кивнул.

— Двадцать тысяч. Договорились, друг Телемах.

XIII

Нестасену полагалось бы в восторге потирать руки, но восторга почему-то не было. Лишь странное ощущение пустоты. Он много раз и очень подробно припоминал все увиденное. Вот шлюшка-спартанка сходится с германкой, ее движения лишены проворства, ее выпады неуклюжи, ее защита выглядит попросту жалко… Ее поражение унизительно. У него сердце подпрыгнуло от радости, когда Лисандра — во всех смыслах поверженная — рухнула на песок. Но радость очень скоро прошла, потому что случившееся было некоторым образом несправедливо. Ведь сломать Лисандру выпало не ему.

Даже ночная тишина собственной комнаты казалась Нестасену насмешкой.

Он размял в глиняном горшочке конопляные стебли, взял масляную лампу и поджег их кончики. Когда они затлели, нубиец отодвинул лампу, наклонился над горшочком и глубоко втянул в себя воздух.

Он возненавидел ее с самого первого взгляда. Это самонадеянное высокомерие, сквозившее даже в походке, это презрительное выражение лица, с которым она обращалась ко всем, в том числе и к нему! А ведь Нестасен был царевичем, прямым наследником великих воителей, прославившихся еще в седой древности, когда спартанцы были простыми козопасами в своем диком углу. Ну да, она доказала, что умеет принимать побои, но это, как говорится, дело нехитрое. Девчонка нарывалась — всем своим поведением, всеми своими разговорами, наконец нарвалась и тем бесконечно разочаровала Нестасена.

Он-то думал сунуть ее смазливой мордой в грязь, когда надменная сучка решит, что уже достигла всего и стала непобедимой. Да, палка от нее, что называется, отскочила как от стенки горох, но существует уйма способов сломить дух. Уж он, Нестасен, придумал бы, как унизить наглую сучку. Уж он бы придумал!..

Его губы двигались над горкой тлеющей конопли. Он видел, он чувствовал, как она беспомощно бьется под ним. Он больше, он неизмеримо сильней, и вот уже она молит его остановиться. Нестасен наслаждался выражением ее глаз, мысленно вонзая свое орудие в ее разверстую утробу, слыша крик, полный боли, и чувствуя, как расступается, рвется под его натиском ее нежная плоть.

Его естество от таких мыслей напряглось и окаменело.

Конопля начинала действовать, насылая видения. Перед мысленным взором Нестасена одна за другой проплывали картины упоительных зверств, всех мыслимых и немыслимых жестокостей, которые только мужчина способен учинить над женщиной, отданной в его власть. Он откинулся на ложе, его тело горело, кожу покалывало изнутри. Почти бессознательно Нестасен принялся поглаживать сам себя, всхлипывая от наслаждения, которое дарило ему осязание, обостренное коноплей.

Вот она стоит, Лисандра, такая гордая, такая высокомерная. Вот он, Нестасен, набросился на нее, содрал со спартанки одежду и рассмеялся при виде недоумения на ее лице, потом еще раз, когда его огромный кулак вмялся в это лицо. Вот он повалил ее, пригвоздил запястья к земле и развернул в стороны ее колени. И вот она уже под ним, точно самая распоследняя шлюха. И это ни с чем не сравнимое наслаждение самого первого, кровавого, насильственного соития.

Он крепко стиснул собственную плоть, удерживая накатывающий оргазм. Сердце бешено колотилось, по телу струями стекал пот. Нестасен приподнялся, подул на еле тлевшую коноплю, заставляя ее разгореться пожарче, и спросил себя, с какой стати ему ограничиваться воображаемым насилием? Эта дрянь заслужила большего. Поистине заслужила. Своим презрением к нему, Нестасену. Она заслужила. Пора ей получить по заслугам!

Дурман тек по его жилам. Первоначальное возбуждение слегка улеглось, но осталось глухое, тягостное желание излить семя.