Константин Вронский - Капрал Бонапарта, или Неизвестный Фаддей Страница 29

Дижу презрительно скривил губы и помотал головой.

– Не-а, так не пойдет!

– Да не дури ты, Рудольф! Это могло бы жизнь тебе спасти!

– Булгарин, – тяжко вздохнул камерад, – я ж дезертир или ты забыл уже? Так что в кузнецы меня все равно не возьмут. Лучше уж ждать своей пули да вот стишки сочинять.

– Стишки? – в недоумении вскинулся на товарища Фаддей. Дижу и стишки? Это что-то новенькое. – Так ты стихами рифмоплетствуешь?

– Да.

– Серьезно?

– Ясное дело, серьезно!

– Так давай, покажи!

Дижу вновь пожал плечами.

– И покажу. Вот… Батальон? Я брошусь вон… Так-то…

– Еще!

– Поход – берем речку в брод.

Фаддей разочарованно покачал головой.

– Чего это ты? – настороженно прищурился Дижу.

– Ты только не злись, камерад, но поэт из тебя никудышный…

– Ха! – весело закинул голову Дижу. – Сам так сочини…

А он уже и так навитийствовался в своей жизни. До того, что врагом родного дома стал…

…Чуть позже Фаддей обнаружил убитого русского вестового. В черезседельной сумке его Булгарин нашел бумагу. Ага, приказ Багратиона по армии!

«Господам начальникам войск вселить в солдат, что все войска неприятельские не иначе как сволочь со всего света. Мы же – русские!»

«А я-то кто? Не иначе как сволочь…» – потерянно подумал Фаддей.

3

Храпела Антуанетта сверх всякой меры.

А ведь рулады ее обычно так начинались: глубокое, ровное дыхание, в нем было даже что-то умиротворяющее и убаюкивающее. Зато потом… Совсем как ее бабушка, задремывавшая в большом кресле после того, как три минуты книгу почитает. Вот и Антуанетта тоже. Хотя винить ее не приходится – дороги ужасны, карету эвон как потряхивает, укачало бедняжку.

И только на колдобине подбросит, ротик подруги мгновенно приоткрывается и несется такая вот рулада храпа. Раскатистое крещендо, а под финал булькающий звук или сладкое почмокивание. Затем воцарялась почти невыносимая тишина, антракт в концерте храпа, Антуанетта вообще переставала дышать, словно бы захлебнувшись. Но не успевала Полина разбудить, растолкать ее, Антуанетта вновь испускала торжественную руладу, утыкаясь подбородком в грудь.

Полина зажмурила глаза, чтобы хоть несколько драгоценных секундочек не видеть то, что видела бесчисленное количество часов, дней и недель: Антуанетту напротив, блаженно храпевшую во сне.

Окно кареты альтернативой зрелища тоже не радовало. Нет, обзор из оконца вполне удобный. Вот только пыль из-под колес кареты и копыт такая поднимается, что трясется карета по дорогам в облаке желтовато-коричневой пыли. Впрочем, в последнюю неделю уж много дней и ночей зарядили исправно дожди. Но и радости в дожде тоже никакой. Вместо пыли жижа болотная. Пустыня дерьма.

Полина нервозно побарабанила пальцами по кожаной обивке сиденья.

И как это она только решилась сопровождать Антуанетту в сем путешествии? Как только могла тогда радоваться безутешной этой одиссее? О, господи!

Еще никогда не чувствовала она себя такой никудышной, такой ненужной, такой никчемной.

И эта карета. Сущая печка. Пот струился изо всех пор, платье к коже, словно клеем каким, прилипло. А еще воняло от них, как от куска зрелого сыра. И попробуй открой оконце, вмиг в грязище вся изгваздаешься.

Поневоле взгляд ее вновь в Антуанетту уперся.

Теперь та подложила руку под щечку, кошечкой свернувшись. И такая невинная, овечья какая-то улыбочка приклеилась к губам подруги, что и не поверишь, что прямо сейчас раздадутся утробные рулады храпа! Жуть сущая!

Антуанетта умоляла ее пуститься в сие путешествие. Почему? Чтобы ей не очень скучно было. Фантастика! Именно что фантастика!

И вот теперь сиди, Полина, в карете, да пальцы с отчаяния ломай. В начале пути они хоть болтали без устали. У них еще было о чем посудачить, да и Антуанетта еще держалась часа два прежде, чем в сон провалиться. Но «счастье» сие длилось недолго – первые четырнадцать дней. Если уж это путешествие и закончится когда-нибудь – а они почитай два месяца в пути, – то хоть чем Полина поклянется, Антуанетта откроет заспанные глаза и, зевая, спросит:

– Ка-ак? Мы уже приехали?

Полина не знала, как ей далее-то себя вести.

Уж слишком бессовестно относилась к ней Антуанетта. Было б Полине из чего выбирать, она бы прямо сейчас из кареты чуть ли не на ходу выскочила бы. Да куда там: сиди в карете подле своей соузницы.

Золотая клетка, из которой так хотелось улететь Полине, вырваться, в реальности катилась по дороге на четырех колесах.

В этот момент Антуанетта несколько раз выразительно всхрапнула. А потом воцарилась тишина, подруга пробормотала что-то сквозь сон и вздохнула.

Полина изо всех сил зажмурила глаза. Ох, если бы во фляжке оставался хоть глоточек вина! Какое там, пуста фляжка, уж много дней, как пуста. Хочется надеяться, в какой-нибудь деревеньке, где остановятся они на вечер, найдется винцо. Ее нервам необходим сей нектар богов для успокоения. Иначе ее точно колотить начнет.

Без вина даже хуже, чем в обществе вечно дрыхнувшей Антуанетты. Если быть честной, чертовски хуже.

У Антуанетты хотя бы муж для всяких там надобностей имеется. Достойный восхищения, нежный супруг, ежедневно носящий подругу на руках и разделяющий по ночам с ней супружеское ложе. Целующий ее, шутящий с ней, любящий ее.

Когда Полина видела эту парочку вместе, еще острее ощущала она собственное одиночество. Не одиночество, а боль лютую, которую и утишить нечем.

Карету подбросило на ухабе, кучер резко остановил лошадей. Ох, и здорово же у нее от такого толчка все внутри взболтало.

Антуанетта потянулась, зевая, словно спала на перине мягчайшей.

– Ну? Выспалась? – спросила Полина нескрываемо враждебным тоном.

Но Антуанетта все еще пребывала в царстве сновидений и ничего не заметила.

– Я даже ногу отлежала, – промурлыкала она. – О-ля-ля!

О-ля-ля! О-ля-ля! Как же это вечное «о-ля-ля» может действовать на нервы! Большое спасибо за столь продуктивную беседу в дороге! О-ля-ля!

– В последнее время ты кажешься мне чересчур усталой, – заметила Полина вслух.

– Да, я все время такая усталая, – вздохнула Антуанетта. – Но во сне время проходит незаметно, а это хорошо. Тебе тоже следует почаще спать.

Полина вообразила, как выбрасывает Антуанетту из кареты, и никто из эскорта даже не замечает подобной «потери». Антуанетта перековырнется в пыли да в ней и останется, а вместо того, чтобы звать на помощь, закроет глаза и блаженно захрапит.

– Колбаски хочешь? – заботливый голосок Антуанетты вырвал Полину из сладостных мечтаний.