Федор Гайворонский - Последний тамплиер Страница 29

Очнулся я от того, что в рот лили какую-то жидкость. Я попытался воспротивиться, но услышал голос кузнеца:

— Скажи спасибо, что живой остался, что я отговорил братьев тебя убивать! Пей, иначе размозжат тебе череп! Пей….

— Сними с него ремень, — произнес другой голос, — там наверняка не один золотой!

Мне задрали рясу.

— Э-э-э! Да тут целое состояние….

Слова уплывали куда-то, растекались, превращались в звуки, которых я не понимал. Головная боль, вызванная ударом, постепенно прошла. Тело онемело, остались только мысли.

— Иди, — сказал мне голос и я пошел.

…Острые запахи сырого леса. Где-то кричит сова, должно быть, охотится. Цвета отсутствуют, цвета нет, потому что сейчас ночь. Цвета появятся, когда взойдет солнце, а до его восхода еще очень и очень далеко. Мне сказали идти, я иду. Куда я иду, где мое убежище? Остатки мыслей говорят, что мое убежище, мой дом — далеко-далеко отсюда, там, где садится солнце. Чтобы достигнуть своего убежища, я должен идти за солнцем. А солнце взойдет не скоро. Значит, пока можно поспать. Я ложусь на землю и зарываюсь в сухую листву. Она не приносит тепла, но создает ощущение защищенности. Эта куча из листьев и есть мое убежище до утра. Я сплю. Я не вижу снов. Я вижу только темноту и слышу один-единственный голос: «Иди!» и я иду. Я иду за солнцем. Я знаю в какую сторону оно движется. Я чувствую его сквозь густую листву леса и иду за ним. Хочется есть, а ягод нет — сейчас весна. Но молодые почки березы тоже можно есть. Хоть они и горькие, но вполне съедобны. Я срываю с берез почки, ем их и продолжаю идти. Я иду, иду, иду… Иду за солнцем. Я прихожу в деревню. Люди показывают на меня пальцами и что-то говорят друг другу, а я иду. Мне суют в руки хлеб и я ем его, и иду, иду… Я выхожу на дорогу и иду по дороге, потому что она ведет туда, где садится солнце. Я иду по дороге весь день, за солнцем. Меня объезжают телеги с крестьянами, рыцарь в сопровождении четырех оруженосцев уступает мне путь, потому что я в рясе, и что-то шепчу про себя. Я слышу знакомые слова — он говорит по-французски. Я пытаюсь тоже что-то сказать ему, но у меня ничего не получается и приходится идти дальше. Я ночую, зарывшись в листву, около дороги, потому что боюсь, что не смогу найти дорогу утром. А когда всходит солнце, я просыпаюсь и иду. Я иду день, еще день, еще много дней и прихожу в город. Я сажусь возле собора. Кто-то внутри меня говорит, что я должен так сделать. Люди мне что-то суют. А я хочу одного — есть. Я ем то, что можно есть, что мягкое и вкусное, сжимая в кулаке монеты. Голос внутри меня говорит, что монеты надо беречь. И я их берегу. Крепко-крепко. Я ночую возле собора, на земле, зарывшись в листья, а утром встаю, и снова иду. Я покидаю городские ворота и выбираю дорогу в ту сторону, куда уходит солнце. Я прохожу сады и усадьбы горожан. Начинает лить дождь. Я забираюсь в какой-то сарай и засыпаю. Я сплю всю ночь и половину следующего дня, потому что льет нескончаемый дождь. А когда он перестает, я встаю и опять иду. Я прихожу в деревню, но меня гонят от домов, где горит свет, где тепло и уютно. Тогда кто-то внутри говорит мне предложить людям монеты. Я разжимаю кулак, показываю монеты и удивленные хозяева провожают меня на сеновал, и приносят еду…

А утром я опять ухожу следом за солнцем. Даже когда оно скрыто тучами, когда холодно и дует ветер, я знаю, где оно, и иду следом за ним. Деревни сменяются деревнями, города — городами, а я все иду.

В садах расцветают деревья. Люди веселятся и танцуют. Я сижу на обочине дороги, ем предложенные ими яйца, и что-то пробую вспомнить, какое-то дорогое лицо проскальзывает в памяти, но тут же исчезает. И я снова встаю и иду, иду, иду…Я должен идти, мне так сказали.

Я знаю дорогу по которой иду. Когда-то я уже видел ее. Когда? Не знаю. Но она мне знакома. Знаком тот придорожный столб и колодец возле него. И хотя солнце идет прямо, я твердо уверен, что на этом перепутье должен свернуть налево. Теперь я иду уже не за солнцем. Но я знаю куда иду.

Опали лепестки, отцвели сады, стало теплее спать по ночам, а днем сделалось совсем жарко. Вода в реках теплая. Можно заходить в нее и сидеть в ней. Тогда становится не так жарко, тогда легче идти дальше до следующей речки, озерца, ручья, или придорожной лужи…

Поля зеленеют… В лесу появились ягоды. Их можно есть. Они сладкие и утоляют жажду. А вот эти ягоды есть нельзя — они горькие, от них болит голова и живот. Если их съесть много, то нельзя идти. А идти надо. Так мне велели.

Зеленые колосья похожи на шелк. Что такое шелк? Что-то приятное и ласковое, оно связано с тем милым лицом, что я никак не могу увидеть, даже во снах, которые стали мне иногда сниться. Зерна, которые скрывают в себе колосья, сладковатые, их приятно жевать и глотать мучнистую кашицу.

Меняются города и люди в них. Я слышу слова, я их понимаю: «дом», «дорога», «лошадь», «рыцарь». Я тоже рыцарь. И я иду.

Обозы, обозы, обозы… Солдаты в касках, рыцари на конях, брусья для требушетов, сваленные на подводы, запах дегтя, навоза, железа…. Люди идут на войну, а я иду за солнцем.

Поля стали совсем золотые. Колосья высохли, их трудно жевать. Жара невыносима. Постоянно хочется пить. Но я знаю — скоро поворот и там, в долине, течет речка. Вот и поворот. Надо идти в долину и попить воды.

Ах, как вкусна эта вода! Она такая нежная, мягкая, как шелк, или зеленые колосья. Такой воды нет больше нигде. А за речкой — холмик, где когда-то на осине повесился Сатана…

Уже полдень, солнце печет, от солнца болит голова, но надо идти.

Люди… Я их знаю. Этого зовут Пьер, а вот эту толстушку — Жанет. Вот Кларисса, это ее дети, старшего Гуго я возьму осенью в замок. Он будет сержантом. Мне хорошо, я вижу знакомые лица. Почему вы боитесь меня, почему прячете от меня своих деток? Мы же знаем друг друга всю жизнь…Дайте хлеба, я хочу есть. У меня нет монет. Дайте хлеба…

Я ем тот самый хлеб, которого, как и воды из той реки, нет больше нигде, и иду, иду, иду, иду…..

Я вижу каменные стены. Солнце клонится к закату. Но мне по-настоящему хорошо. Я пришел в свой дом, в свое убежище. Здесь не надо зарываться в листья по ночам. Здесь всегда тепло и спокойно. Здесь всегда есть хлеб, которого нет больше нигде, и мягкая, как шелк, вода…

Я подхожу к воротам, я вхожу во двор.

— Зачем ты его пустил? От него несет, как из помойной ямы, — укоряет стражник напарника.

— А что такого? Не в поле же ему ночевать…

Мой двор, мои кони …

Совсем темно. Надо идти к себе.

Я поднимаюсь по скрипучей, черной от времени лестнице, миную коридор, поднимаюсь на три ступени и открываю дверь в свои покои, прохожу, снимаю рясу и ложусь на свою кровать… Из коридора слышится топот ног. Бегут люди, много людей.