Генри Хаггард - Ожерелье Странника Страница 3

— Молодые господа, — громко заявил он, — белый медведь сейчас находится на берегу. Такого я видел только однажды, еще мальчишкой. Идите туда, убейте медведя и добудьте себе славу, но прежде дайте мне что-нибудь выпить за эту новость.

Мне вспоминается, что в то время мой отец, Торвальд, с большинством мужчин был далеко от дома, но Рагнар, Стейнар и я томились от безделья, так как время сева еще не подошло. Услышав от этого хромого новость, мы побежали к единственному оставшемуся в доме рабу распорядиться, чтобы тот подготовил лошадей и отправился с нами. Тора, моя мать, пробовала остановить нас (она напомнила, что слышала еще от своего отца, будто такие медведи очень опасны), но Рагнар только оттолкнул ее, а я поцеловал мать и сказал, чтобы она не беспокоилась.

За домом я встретил Фрейдису, смуглую женщину, одну из дев бога ветра и бури — Одина, которую я любил и которая тоже любила меня и берегла, так как была моей нянькой.

— Куда это вы спешите, юный Олаф? — остановила она меня. — Что, Идуна уже прибывает к нам, и поэтому вы так торопитесь?

— Нет, — ответил я. — Появился белый медведь.

— О! Тогда дело обстоит лучше, чем я думала, так как испугалась, как бы Идуна не приехала раньше времени. Однако вы отправляетесь на опасное дело, которое, как мне кажется, закончится весьма печально.

— Зачем вы так говорите, Фрсйдиса? — спросил я. — Только потому, что вам нравится каркать, как той вороне на скале? Или же у вас есть к тому серьезные основания?

— Не знаю, Олаф, — промолвила она. — Просто я говорю о вещах, которые приходят мне в голову, и это, пожалуй, все. И сейчас я говорю об этом медведе, на которого вы идете охотиться, что эта охота будет связана со злом. И вам лучше бы остаться дома.

— Вы что же, хотите, чтобы я стал посмешищем в глазах братьев, Фрейдиса? Кроме того, вы говорите глупости, потому что если зло и существует, то как я могу избежать встречи с ним? Или ваше предчувствие ничего не стоит, или зло действительно появится, одно из двух.

— Это так, — согласилась Фрейдиса. — Еще с детских лет у вас был дар — здравый смысл, которого у вас больше, чему многих из этих дураков, что вас окружают. Отправляйтесь, Олаф, на встречу со злом, посланным вам самой судьбой. Только поцелуйте меня прежде, чем уйдете, так как может случиться, что некоторое время мы не будем друг друга видеть. Но если медведь и убьет вас, то, по крайней мере, это спасет вас от Идуны.

Пока она говорила это, я целовал ее, потому что очень любил, но когда слова Фрейдисы дошли до меня, я отскочил от нее раньше, чем она успела поцеловать меня еще раз.

— Что вы имели в виду, говоря так об Идуне? — воскликнул я. — Она — моя невеста, и я не позволю говорить о ней плохо!

— Я не знаю, кто она. Вы получили остатки от Рагнара. Хотя ваш старший брат и горячая голова, но в некотором отношении он подобен благоразумной собаке, которая знает, что ей не следует есть. Так что можете уходить, если думаете, что я просто ревную вас к Идуне, как это бывает у старых женщин. Но это не так, дорогой! Вы поймете это прежде, чем все закончится, если останетесь живы. Уходите, уходите! Больше я вам не скажу ничего. Вон и Рагнар зовет вас! — И она оттолкнула меня.

Мы долго ехали к месту нахождения медведя. В начале поездки мы много болтали, держали пари о том, кто первым вонзит копье в тело, медведя. Затем я замолчал. Вполне естественно, что я много думал об Идуне, о том, как медленно тянется время и сколько его еще осталось до момента, когда я снова увижу ее нежное лицо. Мне бы хотелось знать, отчего Рагнар и Фрейдиса могут так плохо думать о тай, которая казалась мне скорее божеством, чем женщиной. Поглощенный своими мыслями, я совсем позабыл о медведе — настолько, что когда мы проезжали лесом, я и не подумал связать обнаруженный мной след (а по натуре я был очень наблюдательным) с медведем, на которого мы ехали охотиться, или сообщить об этом остальным, ехавшим впереди меня.

Наконец мы прибыли к морю и действительно увидели там плавающие льдины. Когда одна из них приблизилась к нам, мы заметили след глубоко вонзавшихся в лед когтей находившегося на ней медведя, бродившего, не переставая, вдоль ее кромки. Мы увидели также большой оскаленный череп, на котором сидел ворон, клевавший его глазные впадины, и куски белой шерсти.

— Медведь мертв! — вскричал Рагнар. — Будь проклят Одином этот хромой дурень, который заставил нас совершить по морозу эту бесполезную поездку…

— Да, думаю, что это так, — задумчиво проговорил Стейнар. — А что вы думаете, Олаф? Он мертв?

— Какой смысл спрашивать Олафа? — перебил его Рагнар с грубоватым смехом. — Что он может знать о медведях? Последние полчаса он дремал и видел во сне голубоглазую дочку Атальбранда или, возможно, сочинял для нее очередной стишок…

— Когда вам кажется, что Олаф спит, он видит дальше любого из нас, бодрствующих, — горячо возразил Стейнар.

— О да! — сказал Рагнар. — Спящий или недремлющий Олаф — совершенство в ваших глазах, так как вы пили с ним одно и то же материнское молоко, и это вас связывает крепче любого ремня. Проснитесь-ка, братец Олаф, и разъясните нам: разве наш медведь не мертв?

Тогда я ответил ему:

— Почему же, один медведь, конечно, мертв. Вы же видите череп и куски шкуры!

— Ну вот! Наш семейный пророк уладил все дело! Поехали домой!

— Олаф сказал, что один медведь мертв, — произнес Стейнар, чуть колеблясь.

Рагнар, быстрый, как всегда, уже развернул коня, бросив через плечо:

— А вам одного мало? Вы что, хотите поохотиться за черепом и вороном на нем? Или, может быть, очередная загадка Олафа вас беспокоит? Если так, то я слишком замерз, чтобы сейчас ее разгадывать.

— Все же, я думаю, здесь есть, над чем подумать и вам, братец, — мягко заметил я. — А именно: где спрятался живой медведь? Разве вы не видите, что здесь, на этой льдине, было два медведя и что один из них убил и съел другого?

— Откуда вам это известно? — спросил Рагнар.

— Я видел след второго, когда мы проезжали вон тем березовым лесом. У него поврежден коготь на левой передней лапе, а остальные истерты о лед.

— Тогда почему же, ради Одина, вы об этом не рассказали раньше? — сердито воскликнул Рагнар.

Мне было стыдно сказать, что я в то время размечтался, и потому я ответил наугад:

— Потому что мне хотелось взглянуть на море и льды. Посмотрите, какой у них интересный цвет при этом освещении!

Когда Стейнар услышал эти слова, он разразился смехом. Его широкие плечи затряслись, и в голубых глазах появились слезы. Но Рагнар, которого не волновали ни пейзаж, ни солнечный закат, не смеялся. Наоборот, как это и случалось в подобных случаях, он вспылил и стал ругаться. Затем повернулся ко мне и проговорил: