Владимир Балязин - За светом идущий Страница 3

Трижды перекрестившись и обойдя стороной проклятое место, где только что сидело дьяволово отродье, Вася, опираясь на клюку, побрел к воротам и тут же поведал обо всем виденном ночному сторожу Титу. Услышав Васин рассказ, сторож враз посуровел и сказал, что все это Васе приснилось, а он, Тит, службу нес честно и во всю ночь ни на миг глаз не смыкал, однако чужой кошки на дворе отнюдь не видывал. А когда Вася слабым от долгого поста голосом стал упрекать Тита во лжи, то нерадивый страж посмеялся над божьим человеком, обидно и пакостно обозвал его дуроплетом и вытолкал со двора, погрозившись не пустить обратно.

Вася заплакал и потащился к собору. Когда он подошел к храму, у паперти стояли и сидели во множестве убогие и скорбные люди, долгие годы побиравшиеся христовым именем.

Обида на грубого и неблагочестивого Титка еще не прошла, и Вася стал рассказывать божьим людям о том, что с ним случилось.

Божьи люди слушали, молчали. Чему было им дивиться, когда каждому бывали и видения божественные, и явления тайные, и звуки чудесные, и знамения предостерегающие?

Только безрукий стрелец Кузьма, выслушав Васю, криво ухмыльнулся в рыжую бороду, воровато скосив хитрые зеленые глаза.

И тут — все видели, и безрукий Кузьма тоже, — прямо из-за угла храма неслышно, будто бесплотная, вышла она, черная, страшная, и, немо разверзнув красную пасть, вытянула перед собою когтистые лапы.

Вася, затрепетав, кинул в бесовку железную клюку и угодил ей прямо по задней лапе. Нечистая подпрыгнула, вскрикнула страшно, метнулась за угол храма, а когда божьи люди, опомнившись, бросились за нею, той и след простыл.

— Святые угодники! Богородице-дево! Господь всемилостивый! — закричали калеки и юроды. Иные пали на землю, закатив очи, иные поползли к двери храма, осеняя себя крестным знамением и причитая, иные, восклицая: «Чур меня, чур!» — тряслись мелко, кусая губы, ломая персты.

Пришедшие к заутрене горожане, особенно старухи и молодайки, вскоре узнали такие страхи — сердце заходилось. Нищая братия в един глас твердила, что такой страсти никто из них не упомнит, а ведь многие из них видели наяву и бесов мерзких, козлоподобных, и ведьм, летавших над избами, и чертёнят, весело плясавших на лужку за царевым кабаком, и утопленниц, молча водивших хороводы у старой мельницы.

— Ученая, видать, ведёма, — отзывались слушатели. А она, известно, хуже прирожденной. В одном сходились все — так просто Васин удар ведьме не пройдет: лежит, поди, теперь где-нибудь на печи и колдовским зельем ногу парит.

А на следующее утро все в Вологде узнали: у пономаря церкви Николы издохла корова. И сделалось такое лихо как раз в ночь на тридцатое июля, на Силантия-Святого, когда — и младеню известно — ведьмы сосут у коров молоко, и коровы после того тотчас издыхают.

Вдруг на третий день к поздней вечерне прибежали честные старицы, Авдотья да Аграфена, и, клянясь страшными клятвами, поведали: встретили они за рекой, возле леса, хромую ведьму Соломонидку, вдову Демки Анкудинова. И та как зыркнула на них ужасными своими глазищами — обмерли честные старицы и, творя молитву, насилу добежали до города.

И тогда добрые христиане города Вологды, собравшись, как по сполоху, у собора, двинулись за реку, дабы ведьмино злое гнездо испепелить, а бесовку с ее разноглазым отродьем побить до смерти.

Много народу отправилось к избе ведьмы, но, чем дальше уходили они от собора, становилось их все меньше и меньше. Иные не дошли и до Вознесенских ворот, иные разбрелись по посаду, добрая половина не добрела и до кладбища.

Пономарь, у которого подохла корова, возле собора шумевший громче всех, исчез по дороге неведомо куда. А как прошли еще с версту — осталось верных людей десятка три.

И когда, стащив с сарая сено, обложили им угодные богу люди дом, то уже тогда многие засомневались: «А ладно ли делаем?» Но когда загорелась изба, а следом за нею и сарай, все поняли: назад пути нет. И, разбредаясь по двое да по трое, оглядывались со страхом в сердце, наблюдая, как тихо, будто во сне, горят дом и сарай и в синее небо двумя черными высокими полосами подымается дым…

Беглецы быстро прошли Земляничную поляну, взобрались на Кривой холм и с вершины его увидели над краем леса медленно плывущий дым. Соломонида, охнув, заплакала в голос. Тимоша и Костя враз, не сговариваясь, бросились к самой высокой сосне и наперегонки полезли к верхушке. Они увидели, как между избой и сараем ползают муравьями маленькие фигурки, как неистово пляшет желтый огонь — стремительный, жадный, — как медленно расползаются по тропам свершившие свое дело божьи люди.

Страшно было глядеть на пожар, но какая-то сила удерживала мальчиков на дереве. Соломонида звала их, они не слезали вниз, пока не сник огонь, не пополз в стороны, прижимаясь к траве и оставляя на земле черные круги. Только когда все кончилось, мальчики слезли с дерева и молча пошли в чащу. Там, на небольшом островке на Лешачьем болоте, опасном, всеми избегаемом месте — кому любо ходить по лешачьей вотчине? — стоял им одним известный замшелый, вросший в землю сруб.

Увидев крышу сруба, Соломонида впервые за всю дорогу слабо улыбнулась:

— Недаром говорится: «На что отец, коли сам — молодец». Как это вы, вьюноши, избенку-то приглядели?

Сруб этот Тимоша и Костя нашли три года назад. Был он для них не просто убежищем, а кладезем сокровенного, ибо, как говаривал про все секретное отец Варнава, «велика была тайна сия». Сруб был стар, черен и настолько закопался в землю, что даже им, невеликим еще, пришлось наклониться, чтобы войти внутрь, — так сильно осела дверь, а единственное оконце, тоже вровень с землей, закрыто было травой, поднимавшейся до самой крыши.

Войдя первый раз внутрь, мальчики увидели врытый в земляной пол дощатый стол, две скамьи, треснувшую печь, в углу, под иконами старого письма, темную от времени долбленую колоду. Заглянули в колоду — там ворох тряпья, а под ним — человечьи кости.

Как выскочили за дверь — того ни один из них не помнил. Однако, отдышавшись от страха, вошли снова и, стоя у двери, внимательно все оглядели.

Под иконами деиисусного чина — Спаситель в центре, по бокам Богоматерь и Иоанн Предтеча, на краях архангелы Михаил и Гавриил — висела на тоненькой серебряной цепочке лампадка. На приступочке печи стояла медная ступа с пестом, треснувшие глиняные горшки, ржавый железный ковш. В углу притулились две рассохшиеся деревянные кади. На столе стояла медная чернильница, кованый поставец для лучины. Под одной из лавок лежали заступ и железная лопата.

Затаив дыхание, мальчики подкрались к гробу и, сдвинув вконец истлевшие от времени тряпки, увидели у самого края домовины длинный, изукрашенный серебром посох, а на костях груди — золотой наперсный крест с красными и зелеными камнями.