Владимир Малик - Фирман султана Страница 30

— Ты, Хорь, хитрый. Но и тебе пришёл конец! Твоя хитрость могла стоить мне жизни.

— Прости меня, добрый господин! — всхлипнул Хорь. — Не иначе, дьявол меня попутал! Но, клянусь богом, я ещё услужу… Только не убивай!.. Вспомни, сколько раз я спасал тебе жизнь… Я всегда служил тебе верой и правдой. Ну, и только раз согрешил — позарился на деньги… Каюсь…

Он снова подполз к хозяину и, плача, целовал его вымазанные в глине сапоги.

Чернобай молчал. Лишь после нескольких минут раздумий схватил Хоря за сорочку и поставил перед собой. Свеча, мерцая, освещала перекошенное от страха лицо слуги жёлтым призрачным светом, и от этого оно казалось неестественно зелёным, мёртвым, безобразным. Чернобай с омерзением оттолкнул парня от себя.

— Хорошо, Хорь… Я помилую тебя…

Из груди парня вырвался радостный стон.

— Однако не думай, что я тебя прощаю… Ты должен заслужить прощение! Слушай внимательно… Ты проберешься в Запорожье, вступишь в сечевое товариство. А там выберешь удобную минуту и прикончишь Звенигору… Он тебя в лицо знает?

— Нет, не знает.

— Вот и хорошо. Это поможет нашему замыслу… Да не оттягивай! Пока Звенигора жив, я не могу оставаться в Чернобаевке. Сегодня же отправлюсь в Крым, к Али… Я буду ждать известия от тебя… Слышишь?

— Слышу… Все будет сделано, как приказал, хозяин.

НЕОЖИДАННОЕ ОСЛОЖНЕНИЕ

1

Доставив девчат в Дубовую Балку, Звенигора с товарищами — Романом, Спыхальским, Гривой — повернул на юго-запад, к Запорожью.

На третий день, поздно вечером, четыре всадника остановились у ворот сечевой крепости. Звенигора рукояткой пистолета стал колотить в крепкие дубовые ворота. Гулкое эхо усиливало этот грохот.

Где-то вверху, в темноте, скрипнул ставень, и сонный голос недовольно спросил:

— Экой черт, прости господи, дубасит там?

Звенигора чуть было не расхохотался. Радость распирала ему грудь. После всего пережитого на чужбине вот он наконец стоит у ворот родной Сечи и сам себе не верит: сон это или явь? Будто не было ни тяжёлого пути в Крым, ни Гамида с Сафар-беем, ни гайдутинов Младена, ненавистной галеры, долгого пути через Болгарию, Валахию и разоренную Правобережную Украину к тихой Суле. Кажется ему, что лишь вчера вечером выехал он из этих ворот, а сегодня уже возвращается назад. И встречает его не кто иной, как сам батька Метелица! Улыбаясь в темноте, Арсен представляет, как там, вверху, высунувшись из оконца, старый казачина всматривается вниз, стараясь рассмотреть, кто прибыл. Но ничего не видит и от этого злится, готовый разразиться от гнева отборной бранью.

Голос загремел снова:

— Или тебе уши заложило, идол? Чего барабанишь, спрашиваю?

Тут уж Арсен не выдержал и от души рассмеялся. Именно такие слова, сказанные точно таким тоном, присущим только бывалым запорожцам, не боящимся ни бога, ни черта, он и ожидал услышать сейчас от своего старого учителя.

— Узнаю родню! — сквозь слезы и смех произнёс Арсен. — Отчиняйте, батько Корней! Неужели не признали?

Метелица на время замолк. Потом охнул и послышалось, как отскочил он от смотрового оконца. С надвратной башни снова донёсся его зычный голос. Он будил дежурных запорожцев, которые, пренебрегая опасностью, спокойно улеглись спать.

— Вставайте! Да вставайте же, иродовы души! Секач, Товкач, будет спать! Просыпайтесь! Дорогой гость прибыл!..

По деревянным ступеням затопали тяжёлые сапоги. Заскрипел подъёмник, звякнул железный засов, и ворота открылись. Из них выскочил заспанный Метелица. За ним, недовольно бурча, торопились Секач и Товкач, так и не разобравшиеся спросонок, зачем их так быстро подняли.

— Арсен! Чертяка! — воскликнул Метелица и сгрёб Звенигору в свои медвежьи объятия. — Живой! Прилетел, соколик! Ох ты боже!..

Он крепко прижал Арсена к груди, расцеловал в обе щеки и, наконец, прослезился.

Удивлённые и обрадованные Секач и Товкач насилу вырвали из могучих ручищ Метелицы своего товарища и побратима, которого уже и не надеялись увидеть живым.

— Арсен! Брат!..

После первых бурных проявлений радости, когда слышались лишь отдельные выкрики, Метелица первый вспомнил, что прибывшие устали и нуждаются в отдыхе.

— Без передышки от самого Дуная, батько, — сказал Арсен. — Так что и я и мои други не откажемся от гостеприимства. Последние три дня мчались, как на крыльях. Соскучился по товариству сечевому да и дела неотложные… А что, кошевым все ещё Серко?

— А кто же? Отказывался, правда, очень. Говорил — старый стал. Но товариство настояло… Да и времена тревожные…

— Мне бы сразу к нему…

— Постой, постой, парень! Глухая ночь на дворе, а ты к кошевому… Горит, что ли? Выспишься, а тогда делай как знаешь, — охладил Арсена Метелица. — Заезжайте!.. Товкач, поставь коней в конюшню! А ты, Секач, раздобудь чего-нибудь казакам! Да поворачивайтесь поживей, увальни!.. А я уж постою на часах…

После сытного ужина Метелица отправил Романа, Спыхальского и Гриву спать, а Звенигору заставил поведать о своих скитаниях и бедствиях. Старый запорожец и его молодые товарищи затаив дыхание долго слушали необычные рассказы, и лишь на рассвете утомлённый Арсен заснул.

Утром вся Сечь узнала о возвращении Звенигоры. Каждый хотел собственными глазами увидеть его и послушать обо всем, что он перенёс. Однако Звенигора, сбросив с себя турецкий наряд, отправился к кошевому. Зато Спыхальский, Грива и Роман на все лады рассказывали о своих мытарствах в неволе. Особенным успехом пользовался у запорожцев пан Мартын. Рассказывал он интересно, с шуткой, частенько ввёртывая в свою речь те польские словечки, что похлеще, и изображал Арсена чуть ли не сказочным богатырём и непобедимым воителем. Слушая его, казаки то и дело разражались весёлым хохотом, так как Спыхальский даже о трагичных событиях их жизни умел рассказать остроумно и весело. Тогда и пан Мартын сам хохотал громче всех, запрокинув голову и нацелив в небо свои рыжие усы-копья. Потом напускал на себя важный вид и вновь принимался развлекать своих слушателей новыми приключениями, в которых правда нередко украшалась буйной выдумкой неутомимого рассказчика.

Проходя мимо, Звенигора встретился взглядом с паном Мартыном — тот стоял на бочке, перевёрнутой вверх дном запорожцами, чтобы всем было его видно. Спыхальский хитро улыбнулся, подморгнул и продолжал в том же духе:

— А однажды — это было уж на Днестре — послал меня пан Арсен переправу разведать… Шмыгнул я в кусты и иду себе по-над берегом. Остерегаюсь, чтобы какой-либо татарин не заметил меня. Вдруг вижу — бежит к речке хорошенькая татарочка с высоким медным кувшином на плече. Я остановился. Думаю, что же будет дальше? Татарочка поставила кувшин на камень, оглянулась вокруг и — о панство! — начала быстро раздеваться… Я закрыл глаза… Когда мне надоело стоять, как слепому, я приоткрыл один глаз…