Фредерик Марриет - Многосказочный паша Страница 30

Происшествие это имело ужасное действие на злодеев. Все лежали на палубе навзничь, каждый на том месте, на которое упал при блеске молнии. Солнце давно уже взошло и стало палить спины их, но разбойники и не думали вставать. Так лежали они до самого вечера. Лишь только солнце закатилось, как очарование кончилось; пираты вскочили и поползли вниз к койкам. В полночь звон колокола раздался снова, и ужасный голос вызвал всех на палубу. Четырнадцать трупов лежали в ряд; один из них подозвал своего убийцу, заключил его в свои объятия, покатился с ним к борту и упал в море; опять блеснула молния, и все исчезло. Каждую ночь повторялось то же, пока наконец очередь дошла до боцмана: его утащил с собой убитый им капитан. Тут с вершины грот-мачты раздался ужасный голос, сопровождаемый оглушительным хохотом: «Ну, кончено!», и вода, стоявшая до тех пор в корабле, ушла, и корабль был свободен, как и прежде.

Благодаря небо за чудесное избавление, лег я на палубе и, не смыкая глаз в продолжение всего этого времени, в первый раз заснул сладким сном. Долго ли я спал — не могу сказать Вашему Благополучию, может быть, сон мой продолжался несколько дней, но наконец людской говор разбудил меня. Капитан корабля, который шел из Мексики в Южную Испанию, заметил наш бриг, который волны бросали из стороны в сторону, и послал шлюпку узнать, есть ли на нем хоть одно живое существо. Я боялся рассказать случившееся с нашим экипажем, думая, что они или не поверят, или не захотят взять с собой человека, который был товарищем людей, своими ужасными преступлениями навлекших на себя гнев Божий. По этой причине я сказал им, что, нагрузив корабль своим товаром, отправился в морс; что экипаж корабля, казалось, был зачумлен, потому что все умерли в несколько дней, и что я один остался в живых, и вот уже шесть недель ношусь по морю один-одинехонек.

Испанский корабль был нагружен кошенилью и медью — товаром, не требующим много места, и потому капитан корабля согласился взять моего товара столько, сколько место позволит, и то если соглашусь заплатить ему довольно большой фрахт. Я, разумеется, с удовольствием согласился, и все, что было подороже, было перенесено на испанский корабль.

Ветер дул попутный, и мы через два дня завидели Валенсию, место назначения корабля.

В Валенсии продал я товар свой довольно выгодно и намеревался возвратиться в Тулон, чтобы еще раз взглянуть на любезную Церизу, которая не выходила из моей памяти.

— Вот, Ваше Благополучие, приключения моего второго путешествия, — заключил ренегат с поклоном.

— И очень хорошего путешествия! Оно нравится мне лучше первого. Мустафа, дай ему десять золотых. Завтра увидим, что скажет третье его путешествие.

— Видишь, — сказал Мустафа, когда паша удалился, — что совет мой был не худ.

— Превосходен! — отвечал ренегат, протягивая руку за деньгами. — Завтра буду я лгать лучше самого искусного в этом брадобрея.

Глава VII

— Свет от Бога! — воскликнул паша по окончании дивана, в продолжение которого многие облегчились от своих земных сокровищ, а некоторые избавились и от груза мирских мыслей и забот. — Ну, что у нас сегодня, Мустафа?

— Да не уменьшится тень Вашего Благополучия! — отвечал визирь. — У нас есть в запасе раб, который, как известно Вашему Высокомочию, в тот самый вечер, как Али и Гуссан, эти сыны шайтана, были столь справедливо наказаны за их ужасные преступления, обязался положить к стопам вашим свею историю. Есть еще и рукопись испанского раба, переведенная моим верным греком. Он сказывал мне, что слова ее напитаны медом и что благозвучие их подобно пению соловья, воспевающего свою любимую розу.

— А где гяур, который рассказывает свои путешествия? — прервал паша. — Ни от одного из наших рассказчиков не слыхивал я подобных.

— Гяур на море, Ваше Благополучие. Он настоящий Рустан на борту корабля, на котором везет богатства в ваш высокий пашалык. Он вопрошал толкователей звезд, и звезды обещали благополучное окончание его предприятий Завтра ожидаю его сюда.

— Нечего делать, нужно довольствоваться тем, что есть. Позови раба. В ожидании Гуккабака с его чудными рассказами будем слушать и эти истории.

— Мудрость Вашего Благополучия далеко превышает самого Локмана, — сказал Мустафа. — Гафис говорит: «Дорожи каждым мгновением, которым дарит тебя небо. Кто скажет, какой конец будет иметь всякая вещь? »

Мустафа дал знак, и невольника ввели. Во время его заключения слуги Мустафы донесли, что невольника посетил Аллах, другими словами, что он сошел с ума. Несмотря на это, Мустафа, не имея под руками ренегата и не смея не представить паше рассказчика, или, лучше, истории, решился впустить его.

— Ты просил меня выслушать твою историю, — начал паша. — Я согласен, желая доставишь тем удовольствие не тебе, но себе самому, потому что люблю хорошие истории; надеюсь, что твоя не обманет меня в ожидании, иначе ты бы не осмелился просить меня об этом. можешь начать.

— Паша! — сказал невольник, севши в углу комнаты и покачиваясь всем телом то в ту, то в другую сторону. — Несчастен тот, кто не признает восстания, которое — как я уже говорил Вашему Благополучию — возносится высоко, высоко… до вечно покрыты светом вершины Гебруса и, несмотря на то, стоит не более четырех или пяти пар…

— Святой Пророк, что это? — прервал его паша. — Я не понимаю ни слова из всего сказанного гобой. Или ты смеешься нам в бороды? Говори понятнее!

Мне кажется, что все это теперь происходит передо мной, — продолжал сумасшедший, — вижу все перед глазами, хотя после того протекли многие годы. Пока не перестанет биться это истерзанное сердце, пока не остынет мозг в этой голове, никогда не выйдет это воспоминание из моей памяти.

Солнце только что закатилось за вершину горы, которая защищала мое жилище от сурового северо-восточного ветра. Листья виноградных лоз, склонившихся к дверям моей хижины, до того освещенные его лучами, блестящие и прозрачные, теперь приняли темный цвет. Легкий туман лег на окрестности. Темная синева моря перелилась в какой-то черно-серый цвет. Волны сердито ударялись о берега, как бы недовольные тем, что уже не искрились миллионами радужных цветов, не озаряемые ярким блеском владыки дня.

— Фу-у! — воскликнул паша, отдуваясь.

Бот мой стоял на взморье; в каком-то сладостном отсутствии мыслей устремил я взгляд на него и не сводил глаз до тех пор, пока темнота уже не позволяла мне отличать от бота сетей, развешанных по сторонам. Я обернулся, услышав тихий голос моей Этапы; она сидела подле меня с ребенком на руках и кормила грудью милого малютку, с нежной улыбкой склонившись над первым драгоценным залогом любви нашей. Я был счастлив, слишком счастлив; у меня было все, чего желал я; да, все имел я, — и безумный остановился и ударил себя по лбу, — и теперь у меня нет ничего!