Олег Алифанов - Все, кого мы убили. Книга 1 Страница 31

– Какова же причина, что ваш коллега почёл записи заклинаниями, а не славословиями в адрес важных усопших персон?

– Эпитафии не пишут одинаково, а христианские формы отпевания сложились гораздо позднее. Но есть и второй признак. Кладбище это совсем не обычно: на нём неведомые убийцы не столько схоронили, сколько сокрыли своих жертв, возможно, жертв казни, как полагает Евграф Карлович. Мне ближе иная трактовка, которая, впрочем, тоже не без изъяна.

– Стихия?

– Некрополь такой величины на месте потопа? Немыслимо, – отрезал он. – Нет, нет, здесь совершилось убийство, но вот какое? Хладнокровная бойня или сражение?

– Какое бы ни было, воздайте хвалу Создателю за то, что ваше таинственное колено израилево ошиблось в расчётах. Вместо того, чтобы дать костям разложиться и навеки сгинуть в желанном забвении, они запечатали останки болотом, то есть в среде, где, как верно подметили вы, кости превосходно хранятся веками. Изгладить память о побеждённых не удалось, и вскоре вы откроете правду.

– О своём преступлении! – изрёк он почти торжественным шёпотом.

– Простите? – нахмурился я.

– Убийца, прячущий улики, желает скрыть своё преступление, а не загубленную душу. Посему мой Евграф и видит здесь ужасную расправу.

Я напомнил, что для Бога нет ничего невозможного, воскресив в памяти первые строки книги Бытия. Лицо его посуровело. По-видимому, я нечаянно наткнулся на какую-то тревожившую его мысль.

– Всё не так просто, увы, – ответил он. – Но дайте мне ещё немного времени, и я в самом деле переверну для вас следующую страницу. Для вас – одного из немногих избранных, прежде чем это станет всеобщим достоянием!

Он молвил это так, словно предостерегал от каких-либо самостоятельных действий, могущих принести вред в его отсутствие, но лишь позднее догадался я об этом скрытом смысле его слов. Тогда же я задал иной вопрос:

– Стоит ли так утруждать себя ради одной особы? Наука требует от любого из нас стремиться к самому широкому распространению знаний.

Он резко отпрянул:

– Наука? О, нет! Той науке, которой служите вы, я не проводник.

– Чем же не угодила вам история? – удивился я непритворно. – И археология?

– Дело здесь вовсе не в истории, а в научном методе, отвергающем всё, кроме эксперимента. При том, что сам человек, – он изменил взволнованный тон на ядовитый, – в том числе человек науки, черпает своё убогое вдохновение в мире идей.

– Не боитесь заклинаний у самого своего дома, Александр Николаевич? – спросил я, похлопав по валуну. – Или, перевернув их кверху дном, вы таким образом стараетесь обезопасить себя от тех, кто мог бы прочесть то, чему не стоит звучать?

– А если скажу – боюсь? – хмыкнул он. – На всех этих землях лежит проклятие.

– И вы хотите выяснить, в чём причина?

– Докопаться, – поправил он, изобразив землекопа. – Докопаться до связей, которые объявляют магическими. Я верю, что всему существует объяснение в русле рациональных явлений, но я не желаю ограничивать себя возобладавшим с недавних пор научным методом. Если не изучать электричество, то простая молния, угодив в какого-нибудь… кузнеца, может показаться проклятием. Игру магнитов легче всего объяснить колдовством, а того, кто ищет связь между свойствами магнетизма и электричества – чернокнижником. Я верю в рациональность, но жажду очертить границы рационального шире, чем их провела ваша наука. За пределы грубой материи.

– А говорят, вы – каббалист, Александр Николаевич. И людей со свету сживаете.

– Знаю! – воскликнул он. – Здесь есть многое, чему я не дам объяснения.

– К примеру, тому, что кузнецов шло двое, и случилось это на Покров, когда гроз нет.

– Уж конечно, как могли вы – и не знать! – внезапно рассмеялся он. – Позвольте, совет: не всегда имеет смысл показывать свою осведомлённость. Гордость в том – ничего более.

– Если не верите вы в научные методы, отчего же позвали столичных учёных? – я пропустил совет мимо ушей.

– Чтобы удостовериться, что все мы здесь не сошли с ума! – воскликнул он. – Чтобы получить стороннее свидетельство, что не только мои чувства осязают то, что ощущаю я. Чтобы поделиться, в конце концов, тем ужасом, который преследует меня изо дня в день наяву и во сне. Не спрашивайте меня далее об этом, ибо скоро я посвящу вас. Но бегите, если боитесь.

– Что же мы станем с этим делать? Учредим тайное общество? Хотя бы ответьте, чем объясните вы то подводное свечение на болоте?

– Рад, что вы видели, теперь вас не должно удивлять, что места сии окружены зловещими легендами.

– Если бы только древними легендами! Басни наших дней пересказываются не в пример чаще. Кучер снабдил меня несколькими. Там и ваше имя нет-нет, да и мелькнёт.

Он неожиданно приблизил своё лицо к моему, подмигнул и громко прошипел:

– Некоторые говорят, что так – светится фиолетовой тьмой – вход в ад. – Он исполнил театральную паузу, оглянулся через плечо, будто бы желая убедиться в приватности наших речей, и закончил: – Но я так не считаю. Ад там имеет выход!

Неуместный ледяной хохот его словно отразился эхом между валунами. Прокричав, что перерыв затянулся, он пообещал, что скоро, скоро я всё узрю, и исчез в зарослях сада, быстрым шагом удалившись по тропе, ведущей к дому.

Решив не искушать судьбу до срока, медленно последовал я за ним.

Обед не собрал и пяти человек за столом, никого из них я толком не помнил по именам, и был рад, когда получил возможность откланяться, сославшись на дела и отсутствие аппетита. Все устремления мои укладывались в размышление, как бы изыскать повод для встречи с княжной, неудивительно посему, что в коридоре за поворотом почудились мне быстрые лёгкие шажки её ножек, и я ускорил свою громкую поступь. За углом, впрочем, оказалось пустынно и уныло. В комнатке своей улёгся я отдохнуть, и из-под подушки с удивлением выудил некую книжку в потёртом кожаном переплёте. Сердце моё участилось, когда представил я себе княжну Анну, ищущую повод встретиться и оставившую странное послание столь пикантным способом. Вскоре, однако, романтические переживания уступили место тревожному изумлению. Я листал нечто вроде рабочего дневника, и принадлежал он, без сомнения князю Прозоровскому. Прежде же чем догадаться об этом, я пробежал глазами около десятка страниц, наполненных то убористыми письменами на непонятных языках, то неразборчивой латынью задом наперёд, то рисунками, вызвавшими мой неподдельный интерес. В какую-то проклятую минуту разум мой, догадавшийся уже о потаённости этих записок, потеснил совесть, уговаривавшую закрыть чужую тетрадь, но я старался убедить себя, что памятная книжка попала ко мне не без желания автора.