Боб Хостетлер - Усыпальница Страница 32

— Барух атах Хашем, рофех ха-холим. Благословен будь Ты, источник всякого исцеления.

Снова и снова. Кисти таллиса[35] раскачивались в такт молитве.

— Эль на рефа на лах. Прошу, Боже, исцели.

Каиафа приподнялся на локте.

— Гамалиил! — крикнул он. — Гамалиил, это ты?

Человек поднял голову. Это был Гамалиил.

Каиафа распахнул объятия — так больной старик встречал бы любимого внука, лежа в постели. Гамалиил взял его за запястья.

— Ты жив! — только и сказал Каиафа.

Нахлынула волна облегчения. Уронив голову на грудь, Каиафа тихо заплакал.

Когда ему удалось наконец унять слезы, Каиафа собрался с силами и постарался принять вид, достойный первосвященника.

— Прости меня, друг мой. Тяжело мне пришлось. Я ничего не делал — только лежал на кровати и молился. И Хашем услышал мои молитвы, ибо ты здесь! Я так боялся за тебя и за остальных.

Гамалиил положил руку на его плечо.

— Твои молитвы и правда были услышаны.

— Что с остальными? С теми, кто был с тобой?

— С ними все хорошо, — успокоил его Гамалиил.

Каиафа шумно вздохнул и закрыл глаза.

— Значит, префект вас принял?

Он снова поднял веки, чтобы видеть друга.

— Префект тянул время пару дней, — отвечал фарисей. — Но в остальном он исполнил твой план до последней буквы. Штандарты Августовой когорты больше не возвышаются над Святым городом. А ты, друг мой, приобрел дружеское расположение префекта Понтия Пилата.

— Ха! — воскликнул Каиафа, сдержав готовый вырваться горький смех. — Нет, только не дружеское расположение, — поправил он Гамалиила. — Никакой дружбы, в этом мы можем не сомневаться. Терпимость, готовность пойти на сделку — может быть. Будем надеяться, друг мой, будем надеяться!

И тут первосвященник позволил себе расслабиться. Откинувшись на постель, Каиафа разразился нервным смехом, приступы которого одолевали его, становясь все слабее, пока первосвященника не сморил крепкий сон.

51

«Рамат-Рахелъ»

Трейси встала под душ, и на лицо упала сплошная завеса из волос и водяных струй. Вода была горячая, может быть, даже слишком горячая, но ей это нравилось. Трейси любила горячий душ и, принимая его, обычно размышляла. Хотя напор воды был не такой сильный, как хотелось бы, но после богатого событиями дня душ все равно был очень кстати.

Трейси с трудом могла осознать, что уехала из Тель-Мареша всего лишь сегодня утром. С тех пор произошло так много событий… но на самом деле все осталось по-прежнему. Она постаралась провести весь день рядом с отцом — в гробнице, с одним перерывом на ланч. Но что толку. Да, они сказали друг другу немало слов. Только вот сделать всю работу в гробнице пришлось очень быстро, а потом еще успеть отдать кости этим странным людям в черном, так что все разговоры были об этом.

О чем он думает? Изменил ли хоть что-нибудь ее приезд? День прошел неплохо, но она до сих пор не уверена, что отец рад ее видеть. Он говорил только о работе, которую надо сделать, а то обстоятельство, что она рядом, не вызывало у него ни малейшего интереса.

Трейси выключила воду и подождала, пока капли воды скатятся по телу. Потом откинула занавеску и потянулась за полотенцем.

«Это была ошибка, — сказала она себе. — Круто, конечно, и даже здорово — в одиночку прилететь из Штатов в Израиль, чтобы повидаться с отцом. И вот ты его нашла. Ты здесь. Ты это сделала. И что? Что, ты думала, случится, когда приедешь сюда? Что он обнимет тебя, поднимет на руки и закружит, чтобы ты почувствовала себя маленькой девочкой? Или все бросит ради того, чтобы провести время с тобой? Обратит на тебя внимание? Попытается тебя понять?»

Высушив волосы, Трейси завернулась в полотенце. Вода по-прежнему капала с тела. Заглянув в комнату, она увидела, что отец все еще не вернулся из последней поездки к гробнице, поэтому вышла из ванной и босиком пошла к чемоданам. Быстро оделась, натянув джинсы и футболку. Отца все не было. Трейси потянулась за пультом, включила телевизор и устроилась на краешке кровати, заложив нога за ногу.

Телевизор включился на канале, по которому шли новости на английском. Следующим был новостной канал, как она поняла, на иврите. Дальше — канал документальных фильмов. На следующем канале шел старый черно-белый фильм с субтитрами на еврейском.

«Похоже на мыльную оперу, а актеры говорят на испанском», — удивилась Трейси.

На следующем канале была реклама, потом начался полицейский сериал, действие происходило в Нью-Йорке. И все. Снова канал, который она нашла первым. Оказалось, «Си-эн-эн интернешнл».

Выключив телевизор, Трейси посмотрела вокруг. Достала из кармана джинсов мобильник. Захотелось позвонить Рошель — Трейси вдруг поняла, что соскучилась по друзьям.

«Наверное, это будет слишком дорого».

И она не стала звонить.

Засунув мобильник в карман, вернулась в ванную, затянула волосы в хвост, взяла ключ от номера и вышла в коридор. Подойдя к лифтам, увидела, что кнопка вызова уже светится, и решила подождать.

Глядя на индикатор этажей, Трейси поняла, что лифт едет к ней, но при этом останавливается на каждом этаже. Когда двери открылись, она вошла в кабину, автоматически ткнула кнопку первого этажа… но та уже горела! И все остальные — тоже.

«Противная мелюзга», — подумала она со стоном.

Лифт привез Трейси на первый этаж, она вышла и свернула в сторону главного вестибюля. Были слышны голоса, в основном мужские. По мере приближения к вестибюлю они становились громче. Трейси поняла, откуда это: из большого обеденного зала, мимо которого она сегодня проходила уже несколько раз. Но теперь решила зайти.

То, что Трейси увидела, заставило ее вытаращить глаза. Помещение заполнили люди, сидевшие за длинными столами плечом к плечу. Мужчины в черных костюмах, женщины в платьях. Между столами ходили и бегали туда-сюда дети, одетые так, словно их собирались вести в церковь. Большинство взрослых, по крайней мере почти все мужчины, пели. Громко и с воодушевлением. Некоторые запрокидывали головы и так истово разевали рты, что под потолком отзывалось эхо. Другие стучали в такт напеву по столу — кулаком или кружкой. В углу трое мужчин водили хоровод, взявшись за плечи.

Хиней ма тов ума най ым, хиней тов ума най ым,Шевет ахим гам яхад, шевет ахим гам яхад,Хиней ма тов ума най ым, хиней тов ума най ым,Хиней ма то, хиней ма тов, лай-лай-лай, лай-лай-лай.[36]

Они все пели и пели, то громче, то тише. Время от времени кто-нибудь вставал и подходил к ребенку, увещевая его, если тот вел себя слишком буйно. Кто-то просто стоял и слушал. Когда пение закончилось, все начали громко разговаривать, пока человек, сидевший во главе стола, не стукнул кружкой. Почти все умолкли и посмотрели в его сторону. Он что-то скороговоркой произнес на иврите. Кто-то снова запел, и все подхватили.