Дмитрий Могилевцев - Люди золота Страница 35

Тот на самом деле был плох. Бледный, тонкий. Глазницы запали. Только глаза на лице и остались живыми – всё такие же чёрные, сильные. Лежал на лаве, укрытый по грудь медвежьей шкурой, даром что очаг пылал вовсю и на досках от жара проступала смола.

– Доброго дня вам, учитель! – поздоровался Инги.

– Доброго и тебе, бывший ученик, – отозвался тот чуть слышно. – Ты садись, а то высоченный такой стал, лица не вижу. О, хоть погляжу на тебя. Эк заматерел ты, отвердел, будто каменный. Вижу, не одну смерть за плечами приволок. Многих порешил, а? Не иначе, дюжины три. И сильных людей, и трусов, и вовсе баб. Вижу, и страх их вижу. Так?

– Так, – подтвердил Инги, теребя шапку в руках.

– Хорошо я стал видеть. – Вихти усмехнулся. – Ледяная старуха уже пришла за мной, близенько стоит. Я уже её глазами смотрю. Усмехается тебе она, а если б умела радоваться – наверное, обрадовалась бы.

– Вы всё ещё верите в неё? Верите в то, что никто другой не видел, во что не верит? Или попросту смеётесь надо мной? – крикнул вдруг Инги. – Нет уже старых богов, ни для кого нет! Верят-то в мелкое, что за печью живёт, молоко портит, по лесу водит – и всё. Никто из сильных, тех, с кем могли бы говорить боги, их не слышит. Нет их. За нового бога говорят его жрецы, они сильны и богаты, их уважают люди. А те, кто даёт жертвы старым богам, они… да они сплошь и рядом… тьфу ты!

Инги умолк, поперхнувшись словами.

– Ну, парень, ты уже, почитай, валиту вровень. А приехал орать на старика, да ещё полумёртвого. – Старик вздохнул чуть слышно, будто прошелестело в жухлой траве. – Не спеши кривиться. Я тебя за руку к богам подвёл, мне и отвечать тебе, пока могу. Всякий человек – он по своему размеру вокруг себя всё выбирает. Малые, мирные люди, не вожаки и не колдуны, – они и выбирают малое да удобное. Это большим, как ты, великое нужно, чтоб горы рушило да племена двигало. Потому большие, по-настоящему великие боги – они всегда являлись немногим. Остальным только имени и было достаточно да знания того, как великого раз в год ублажить на большом празднике по слову колдуна-жреца. По-настоящему они богов и не знали. А те, кто знал или думал, что знает, – не особенно-то они заботились, чтоб другим рассказать. Вот ты откуда про богов-то узнал, имена их, силу?

– Мне отец говорил, и дядя отца, и свояки.

– И они все одно и то же говорили?

– Ну, почти. Иногда по-разному, конечно, иногда и спорили.

– Хорошо, а я тебе про каких богов говорил? Разве про твоих?

– Не совсем… но ведь узнать можно. Та же твоя Ябме-Акка, она же – Хель, а Укко – он как Всеотец.

– Похоже-то похоже, да не совсем. Я твоих богов знаю, так я и помог тебе, рассказал, кто на кого похож. А кто не знал бы – он бы и рассказал о них так, что ты б своих не распознал. Да и на самом деле – разное всё. Старуха земная – вовсе не хозяйка погреба с ядовитыми змеями вместо крыши, как твоя Хель. И Укко, который землю из пятки выковырнул, – вовсе не твой лукавый убийца, который никому из старших богов и не отец на самом деле. И повсюду так. Пойди по земле, спроси про старых богов – ни в одной деревеньке тебе одинаково не скажут. Смешно, но раньше гости торговые себе в головы вдалбливали, где какому самому наиглавнейшему из богов молиться. До первого порога на Чермной реке – этому, после первого до пятого – другому, а потом ещё дюжине, пока до моря не доберёмся. И каждому особая жертва нужна, и каждого оскорбить можно невзначай. А разве бог может быть разный по разные стороны реки, а? Не знали люди богов, вот что выходит. А не знали – значит, и не верили, в безбожии жили.

– Да что вы, учитель! Тот старик из Похъелы, он и то мне такого страшного не говорил… Я ведь видел, да и сейчас вижу – они рядом, боги. У них лица из золотой бронзы, они смеются…

– А ты расскажи людям про видения свои, спроси: видел ли кто такое? Знаешь, что тебе скажут?.. Э, парень, я вот думаю, помирая: не богам мы жертвы приносили, иной раз и человечьей жизнью. Себе приносили. Ради страха, ради власти. Страх множили и темноту. Из темноты на тебя глядят лица, парень. Не знали мы богов. Потому так легко и пришёл к нам новый бог. Потому что с ним закон, простой и ясный, потому что он глядит из света и улыбается, и лучшее приношение ему – чистое сердце.

– Учитель! – крикнул Инги, ошеломлённый. – Я… да как же… вы же меня учили! Вы…

– И перед самой смертью не поздно поучиться, – сказал Вихти, улыбаясь. – А ты, парень, не переживай за меня. И за себя тоже. Всё у тебя будет хорошо. Ты поищи богов своих, как следует поищи. Потом разберёшься, что именно ты нашёл. Ну а теперь… устал я, парень. Подойди ко мне ближе… вот так и нагнись.

И, глядя в лицо наклонившемуся Инги, старик пошевелил губами беззвучно, двинул пальцами перед лицом – крест-накрест. И закрыл глаза.

Инги выпрямился, молча вышел, осторожно прикрыв за собой дверь.

– Учителю плохо совсем, – сказал ему шёпотом Игали, ожидавший в сенях. – Может, ещё пару дней проживёт, а может, того меньше. Он и сам знает.

– Потому и приезжали те, от меня отвернувшиеся? – спросил Инги, не глядя на него.

– Да… это поп новый из Ландиколы приезжал. Там же церковь теперь, знаете?

– Я понял. И как теперь зовут великого колдуна Вихти?

– Чего? – переспросил Игали испуганно.

– Когда жрецы нового бога обращают человека в свою веру, они дают ему новое имя. А старое забирают вместе с душой.

– Не знаю… они вроде ничего не забрали. Разве только боли немножко. Ему же легче стало после них, правда.

– И ты тоже принял новую веру?

– Я – нет. Я пока разобраться хочу, вот как. Но новый бог этот – он добрый и помогает бедным прежде богатых, а больным – раньше, чем здоровым. Бедные ближе всего к нему, он их особенно любит.

– С его именем убивают и жгут, не разбирая, бедный или богатый, – сказал Инги устало. – Но я желаю тебе удачи, брат мой. Разберись сам. И, прошу, прими от меня на память. – Он стянул с пальца перстень с большим багровым камнем. – Этот перстень стоит больше корабля с товарами. А носил его тот, кто вещал про любовь нового бога к бедным. Прощай, Игали.

За неделю до Йоля, когда лёд уже прочно сковал озёра, Инги явился в Альдейгьюборг. Явился не один, а с сотней людей в бронях и при оружии. Дружина на загляденье – кольчуги да чешуя, один к одному, шеломы золотом украшены. Любому князю под стать. На отборных конях, крытых крашеными попонами, упряжь с серебром да золотом, да с хоругвью. На ней – красный молот на зелени.

Перепугались в посаде – войско ведь целое. А в город не пустить, так и непонятно, чем обернётся. Этот вожак их молодой, сказывают, колдун, и в большой силе. Потому ворота вроде как и не закрыли, но навстречу вышли тоже войском целым. Правда, не таким пригожим с виду. В спешке собирали, кого ни попадя. Кто-то и в исподнем оказался, только тулуп накинул да топор схватил. А кто с копьём и при броне, да в заячьем треухе. А впереди, верхами, – сам посадник, с ним пара знатных и, на тебе! – старый знакомец Мятеща, в меха разодетый и в новеньком шеломе синей стали.