Френсис Мэсон - Золотой адмирал Страница 37

Заслышав, как тихо скрипнули петли двери, он сначала напрягся, затем расслабился, завидев худенькую фигурку Кэт. На ней поверх темного платья был надет серый плащ с капюшоном. Он поспешил к ней, чтобы взять у нее из рук корзину и тяжелый узел.

— Я понесу корзину, — настаивала девушка. — Она совсем не тяжелая. Пойдем, Генри, чем дальше мы будем от Сент-Неотса, когда рассветет, тем лучше для нас.

— Мы?! — ахнул он. — Боже Всевышний! Не пойдешь же ты со мной, с разыскиваемым преступником?

— А вот и пойду! — настаивала она с горячностью в голосе. — Если ты воображаешь, что я собираюсь состариться в девственном одиночестве в этом свинарнике, Сент-Неотсе, тогда, Генри Уайэтт, ты совсем сумасшедший!

Уайэтт неистово восстал против такой глупости. Знает ли она хоть что-нибудь о трудностях и опасностях пути? Отдает ли она себе отчет в том, что он должен скитаться как бродяга, избегая больших дорог, ночуя под кустами и стараясь не попадаться на глаза констеблей? Нет, она не должна покидать уюта этого дома, где находится под защитой доброго имени батюшки — и своего собственного.

— Ведь тебя же растили в нежной заботе, — напомнил он ей, чувствуя, как ледяные струйки дождя катятся по его спине. — Поэтому нельзя тебе со мной. Когда отец тебя хватится, он всю округу поднимет на ноги и устроит погоню. Кэт, дорогая моя, ты понятия не имеешь, что значит уныло тащиться по грязи, когда непрестанно, часами льет дождь. Ты не испытывала еще мук голода и болезни.

Пальцы ее впились ему в предплечье, словно ястребиные когти.

— Генри, если мы через минуту не уйдем отсюда, я так заору, что перебужу весь Сент-Неотс и тебя поймают, обещаю тебе. Милый, славный мой дурачок, неужели ты не понимаешь, что больше я никогда с тобой не расстанусь?

— О Кэт! Родная моя, любимая Кэт!

Дрожа от радости, он подхватил ее на руки, приподнял над землей и поцеловал. Затем взял ее узел и вышел из темного сада Ибботтов.

Как странно знакомо это было ему — еще раз провести неуверенно покачивающуюся Кэт по узенькой планке моста над ручьем, где он в детстве ловил форель. Вот и сливовый сад мастера Ричарда Амнета уже скрыл за собой остроконечные крыши Сент-Неотса.

Под хлещущим холодным дождем, под низко нависшими небесами они шли все утро разными коровьими тропами, переходили вброд речки и шлепали по заливным лугам, зеленым, насыщенным влагой, меж рощиц, где с листьев капало не переставая. Выбранный маршрут был ему отлично знаком, так как еще мальчишкой Уайэтт, с тисовым луком и стрелами гоняясь за неким благородным оленем, принадлежавшим графу Хантингдонскому, обрыскал почти все леса в этом крае.

Он уводил Кэт все выше, в цепь низких, поросших лесом холмов. Капюшон ее, задевая за ветки, так часто спадал с головы, что она позволила ему болтаться на спине, а своим светло-золотистым волосам — промокать и спутываться с листвой, обломками веток и кусочками коры. Корзина, которую она несла по собственному настоянию, постепенно пропиталась влагой и стала такой тяжелой, что приходилось то и дело перекладывать ее из одной руки в другую.

Во время одной из их нечастых остановок Уайэтт срезал ей палку, чтобы она могла нести ее за спиной на плече и дать отдохнуть рукам. Он заметил, что рот у нее плотно сжался, губы побледнели, а волосы дождь превратил в длинные гладкие пряди, облепившие спину и грудь.

Полдень застал их окруженными вершинами Роубсденских холмов, а холодный дождь все хлестал, словно бы наказывая дочку Эдварда Ибботта за бегство из дома ради разыскиваемого преступника, у которого, кроме сердца, ума и рук, ничего-то почти и не было.

— Г-генри! — Голос ее сквозь шум дождя звучал еле слышно. — Знаешь, мне пора отдохнуть. В-видишь ли, мне сильно натерло ногу и она очень болит.

— Надо было сказать раньше, — мягко упрекнул моряк. — Чем больше волдырь, тем дольше он заживает.

Когда Уайэтт опустил на землю свою ношу и встал на колени, чтобы осмотреть ее башмачок — легкий, совсем не подходящий для долгих путешествий, — то стиснул зубы: сквозь светло-коричневую шерсть чулка просачивалась кровь.

Стоя в обвисшем платьице из серой и грубой шерстяной материи среди серебристо-серых стволов буковой рощи, Кэт выглядела удивительно маленькой и одинокой. Подол юбки был в грязи.

— Прости меня, Генри. Не раздражайся. Мне нужно только чуточку отдохнуть.

Он поднялся с земли и вгляделся в промокшую серую стену шумящего каплями леса.

— Идти осталось немного.

— Немного идти — куда? — Она попыталась улыбнуться.

— До лачуги, на которую я наткнулся в прошлом, когда охотился в Роубсденском лесу. Видишь тот склон?

— Вижу. Он очень крутой.

Кэт непроизвольно оглянулась через плечо и вдруг убедилась, что сквозь косые серебряные нити дождя ей видна чуть ли не вся южная часть Хантингдоншира. Там позади остался родимый дом — с теплой постелью, крепкой непромокаемой крышей и обильной едой.

Едва не падая с ног от голода и усталости, Уайэтт содрогнулся.

— У тебя же силенок почти не осталось, это бесспорно. А ну дай-ка мне понести корзину, — с грубоватой решительностью потребовал он.

— Нет! — Она так резко вздернула подбородок, что капля дождя упала с кончика ее короткого чуть вздернутого носика. — Когда мы уходили из Сент-Неотса, разве я не ручалась, что буду нести свою долю бремени, ниспосланного нам Богом? — Она похлопала по большой камышовой корзине. — Кроме того, ты не должен знать, что у меня здесь, пока… пока мы не доберемся до нашей лачуги, которая, даст Бог, не будет занята бездомными бродягами.

— Не будет. Посмотри! Вон там, по-моему, хороший знак.

Далеко с северной стороны проглянуло солнце и разбросало яркие золотистые пятна по темно-зеленым волнистым холмам и долинам.

Он вытер влагу со лба рукавом и постарался говорить убедительным тоном.

— Нет, я уверен, что домишко будет незанятым. Понимаешь, стоит он в тех холмах довольно высоко и до него добраться не так-то просто. Кроме того, бродяги — народ ленивый, они предпочитают прятаться у дорог.

Уайэтт ненадолго задумался о судьбе двух разбойников поневоле, схваченных им и Питером. Удалось ли им отвертеться от армии? Как странно ведет нас судьба! Ведь и он теперь во всех отношениях не в лучшем положении, чем они. Разве не бежит он от королевского правосудия? Разумеется, за его голову назначат цену; Генри Кромвель со своей лошадиной челюстью непременно позаботится об этом. Наверное, уже давно обратили внимание на совпадение его бегства из тюрьмы и ночного исчезновения Кэт.

Эдвард Ибботт, несомненно, назначит и свою собственную награду и организует погоню.

Уайэтт знал, что являет собой довольно неприятное зрелище: грязный, небритый, с окровавленной повязкой на голове. Дублет его и штаны, уже побывавшие в передряге, пострадали теперь еще больше от веток ежевики, а чулки в черную и зеленую полоску прорвались во многих местах. Слава Богу, хоть ботинки-то остались целы.