Федор Гайворонский - Последний тамплиер Страница 37

Я не буду читать книги, которые получил от Соломона. Я подарю их отцу Жану.

Когда стемнело, мы покинули корчму.

Дома я отдал Рахиль заботам той самой служанки, которую возжелал накануне. Я приказал ей вымыть Рахиль и обрядить в новые одежды.

— Зачем ты это сделал, Жак? — спросила меня Жанна.

— Посмотри в ее глаза. Это глаза Гвинделины. Я окрещу ее. Она не будет еврейкой.

— А Нелли? Чем эта несчастная женщина провинилась пред тобой?

— Ничем. Она тоже — Гвинделина.

— Ты… — лицо Жанны сделалось гневным, но вдруг, она смягчилась и как-то жалостливо посмотрела на меня, — Ты очень устал Жак. Я возьму Нелли к себе. Она будет жить в ла Моте и воспитывать наших с тобой детей. Не волнуйся, Жак, — сказала Жанна, заметив что я вспыхнул от ее слов, — она никогда не узнает, кто есть я на самом деле. А теперь иди к своей еврейке. Услаждай свое бедное тело…

Утро дня коронации выдалось на редкость солнечным, несмотря на то, что всю ночь лил нескончаемый дождь. Чистые, умытые небом, улицы пахли дождем. Булыжники мостовой блестели, и в каждом из них отражалось маленькое солнце. Я шел в собор, окруженный челядью, обряженный в праздничную бархатную котту, доставшуюся по наследству от отца. Неиссякаемый кувшин, лежащий на поле брани, наш родовой герб, сиял на груди золотыми, серебряными и медными нитями. Мои волосы были завиты и уложены в тонкую золотую сетку. Носы роскошных алых галотов на целые полторы ступни выдавались вперед. Шелковый колгот имел черную (правую) и белую (левую) штанины и символизировал то, что его обладатель искушен в шахматной игре. Жанна вместе с Филиппом ехала в паланкине, который несли на плечах четверо мускулистых, богато одетых лучников. Остальные лучники, одетые попроще, охватывали нас кольцом, создавая надежный эскорт. У каждого из них под кафтаном была тонкая кольчуга, а широкие плащи и свободные кафтаны скрывали длинные кинжалы, прикрепленные ремнями к спине. По правую руку от меня шел Гамрот в золотой праздничной кольчуге кружевной восточной вязи. Примочки, сделанные ему в ночь профессором Равелем, сняли боль. Гамрот чувствовал себя намного лучше, чем накануне. По левую руку шел каменщик Эдуард в праздничном шелковом фартуке мастера ложи, украшенным алыми лентами и золотыми розетками. Впереди шел сержант Шарль с хоруговью. Шествие, под надежной охраной четырех лучников, замыкали домашние с тряпичными цветами в руках, в числе которых шла и Рахиль, одетая как христианка. Открыто оружие несли только я (меч, как дворянин), мой сын Филипп (будучи моим наследником, он нес кинжал, которым я убил ле Брея, одного из убийц его матери) и Гамрот (тоже несший меч, так как являлся оруженосцем). Остальные допускались на церемонию только при условии отсутствия оружия. Но вместе с тем, все знали, что скрыто вооружены свиты любого дожа. Именно по этой причине герцога всегда сопровождал отряд арбалистов, готовых в любую минуту послать меткие стрелы. Идя к храму, я и мои люди щедро раздавали милостыню. Я давал по одной золотой монете, Гамрот и Эдуард — по серебряной, а лучники бес счета сыпали медяки. В ответ горожане осыпали нас лепестками первоцветов и подснежников, вознося хвалы графу ла Мот.

У храма мы подошли к паперти, возле которой собирались другие вассалы герцога со своими свитами, и стали ждать начала церемонии. Как ни старался, я не смог найти ле Брея, что само по себе выглядело странно, ибо он, как и я являлся подданым герцога Бургундского. Зато я увидел двоюродного брата покойного Герберта фон Ренна, прибывшего на церемонию, как гость. Мы подошли друг к другу, и пока герольд не возвестил начало церемонии, беседовали друг с другом.

Затем раздался звук горна глашатого, что явилось сигналом начала церемонии.

— Герцог Бургундский милостиво приглашает господ на церемонию помазания, — крикнул на всю соборную площадь глашатай, стоявший вместе с герольдом на особом возвышении из досок, отделанном алым бархатом, — попрошу высокородных господ пройти в собор в сопровождении не более двух оруженосцев.

Открылись двери храма. Я помог Жанне и Филиппу покинуть паланкин, и мы направились в собор, сопровождаемые Гамротом и Шарлем, которые шли сзади. Накануне Жанна съела соленого карпа и запила его большим количеством сильно разбавленного водою вина. С одутловатым лицом и красными глазами, с привязанным к животу кожаным мешком, набитым тестом, она совершенно не отличалась от женщины на последнем месяце беременности. Она вела за руку Филиппа, который не чаял в ней души, и всецело доверившись «маме», шел между мной и Жанной.

Когда господа распределились по своим местам, указанным им многочисленными помощниками герольда, из боковой двери в сопровождении свиты, вышел сам молодой наследник. В отличие от своего предшественника, родного брата, он был очень подвижным, полным жизни. Пробежав быстрым взглядом по рядам своих вассалов, герцог с улыбкой прошел к алтарю.

— Этот продержится долго, — шепнул мне на ухо стоящий сзади Гамрот.

Я согласно кивнул.

Началась непродолжительная служба, по окончании которой епископ Бургундский стал совершать обряд помазания, в котором герцог, принявший согласно рождению, престол Бургундии, получал небесную благодать и освобожденный ото всех ранее совершенных грехов, с чистой душой, словно новорожденный, становился совершенным правителем.

Помазание перешло в коронование. И в тот миг, когда на голову, стоящего на коленях наследника была возложена епископом герцогская шапка — брачный солнечный венец правителя, вступившего в союз со своим народом, десятки труб, стоявших перед храмом трубачей, взорвались оглушительным ревом и с улицы послышались радостные возгласы народа, поздравлявшего своего владыку с заключением священного союза.

Когда коронованный герцог прошел мимо своих вассалов, рукоплескавших ему, и вышел на паперть, к народу, Жанна сказала мне, что ей очень плохо и попросила проводить до паланкина и отнести ее в дом. Ей действительно было плохо. Наверное, духота в соборе, вчерашнее вино и соленая рыба, сделали свое дело. Тем не менее, этот случай был для меня как нельзя кстати. Это значило, что никто, в том числе и герцог, не заподозрит обмана. Поддерживая Жанну под руку, я вывел ее на улицу, нашел своих людей. Гамрот и Шарль расчистили в толпе дорогу к паланкину. Филипп отказался покинуть Жанну и поехал вместе с ней домой в паланкине. Я же отправился во дворец на продолжение торжества.

Дворцовой челяди и слугам приехавших на праздник господ были накрыты столы перед дворцом. Там играла музыка, слышался беззаботный смех и взвизгивания женщин. Всей душой я хотел быть там, ибо угрюмая, торжественная обстановка дворцового пира, всегда действовала на меня более чем угнетающе. Моя соседка, супруга какого-то богатого рыцаря, с редкими следами оспы на лице, разомлев от вина, которое пила без меры, то и дело подкладывала мне вилкой в тарелку куски яств, снимая их покрытыми гречкой пальцами. Ее глаза горели огнем нерастраченной страсти, а грудь часто и высоко вздымалась. Муж этой дамы сидел неподалеку, и устало косясь на свою супругу, ничего не ел, лишь попивал вино из собственного, специально принесенного с собою, фамильного золотого кубка. Когда мажордом объявил танцы, я поспешил скрыться на балконе. На полпути кто-то тронул мой локоть. Я обернулся. Это был герцог. Его сопровождали два рыцаря.