Остров Беринга - Ольга Владимировна Погодина Страница 37

«Вот дурак, — сбился, залепетал!» — чувствуя, как зарделись уши, подумал он.

— Стало быть, тезка, — весело прищурясь, сказал Николай Михайлович. — Как по батюшке?

— Яковлевич…

— Ну-с, Николай Яковлевич, что ты о моей надобности знаешь?

— Их высокопревосходительство говорили, вам слуга в дорогу до Николаевска надобен.

— Не слуга — товарищ! — чуть сдвинул брови штабс-капитан, и Коля разом ощутил, что он может быть очень грозным. — Мужчина на то и мужчина, чтобы уметь самому о себе позаботиться. И я, уж поверь, в слуге не нуждаюсь. Мне нужен спутник, — русский человек, к здешней природе привычный, не размазня. Потому как и верхом идти придется, и пешком, и на лодке. И под дождем мокнуть, и гнусь кормить. Да и чтоб мимо мишени на аршин не мазать, порох и пули в тайге золота дороже.

«Так вот почему их высокопревосходительство меня послал!» — обрадовался Коля. Он, признаться, недоумевал, отчего вдруг генерал решил похлопотать за едва окончившего гимназию сына ссыльной, пусть даже мать уже много лет и жене его, и детям, и самому губернатору платье шьет.

— Вижу, огонек в глазах загорелся, стало быть, к ружьецу прикладывался, — приподнял бровь Николай Михайлович. — Да уж, здешние места для этого — прямо благодать! Что, юноша, на охоту ходить случалось?

— Случалось! — обрадованно вскинулся Коля. — Первый раз батя на охоту взял, едва мне семь лет сровнялось. Да и потом, пока батя жив был, часто хаживали. И на уток, и на тетеревов. Белок били, бобра. Соболя иногда удавалось.

— И что, сколько на твоем счету беличьих шкурок? На шапку-то настрелял? — Николай Михайлович явно оживился.

— Двадцать, — не без гордости выпалил Коля. Знает штабс-капитан, о чем спросить. Белка — зверек шустрый и мелкий, а чтобы шкуру не попортить, выстрел должен быть очень метким. Не зря же говорят «он за сто шагов белке в глаз попадет».

— Фью! — Николай Михайлович уважительно присвистнул. — Хорошо, если так-то. А зверя покрупней брали?

— Раз довелось, — скромно сказал Коля, хотя это было самым главным в его жизни событием. — Прошлой зимой подняли из берлоги медведя, вот только у бати осечка вышла, так медведь-то едва нашу Белку не задрал. Пока батя ружье перезаряжал, я его на рогатину поднял, как здешние буряты. Еле успел батя, медведь-то уже рогатину поломал и почти ко мне подобрался…

— Так прямо и кинулся?

— Да ведь он того… задрал бы Белку нашу. А она у нас не просто собака — лучшей лайки во всем Иркутске не сыскать! И так весь бок ей располосовал, я месяц ее выхаживал…

— Хорошо, — кивнул чему-то своему Николай Михайлович. — Что еще умеешь?

— Ну… — замялся Коля. — Читать, писать, считать, само собой… Рисовать немного. Латынь изучал, географию, естествознание… закон Божий. — Он лихорадочно перебирал в памяти свои гимназистские умения.

— Это, конечно, хорошо, — кивнул Николай Михайлович. — Но для целей моих не особо надобно. Мне достаточно уже ученых писарей сватали. Хм… топограф… стало быть, карты разумеешь?

— Немного. Больше пока срисовывать приходится те, что обветшали.

— А на местности по солнцу и звездам определишься?

— Могу. — Коля от облегчения широко улыбнулся. — Мы с батей за триста верст на соболя ходили, к самому Верхоленску. Это туда, на север. А на юг по льду Байкала до Энхалука доходили. И на Ольхоне нерпу били…

— А шкурки-то, поди, батя выделывал?

— Больше батя, — честно ответил Коля. — Белок позволял, а соболя — ни-ни, больно дорого ошибка-то встанет…

— И то ладно, — снова кивнул Николай Михайлович. — Верхом ездить умеешь?

— А как же! Здесь, по городу-то, это незачем. — Коля презрительно фыркнул, хотя на самом деле все бы отдал за своего коня, вот только держать его слишком дорого выходило. — А летом я с десяти лет на подпасках в табуны подряжался. Здешние буряты, они до коней страсть как охочи…

— Вот и славно. Сколько тебе лет?

— Шестнадцать. — Коля сначала хотел соврать: в конце концов, до семнадцати ему всего-то пара месяцев оставалась, но что-то в Николае Михайловиче было такое, что он нутром почуял — если соврать, узнает. Обязательно. И лжи не простит. — Семнадцать в августе сровняется.

— Маловато, по столичным-то меркам, а? — Николай Михайлович снова пронзил его взглядом. — Ну а мне в самый раз. Парень ты крепкий, не хлюпик, по виду шестнадцати и не дашь. Вон, товарищ мой горемычный, Кехер, — я его с самой Варшавы за собой притащил, а он что? Не вынес, скис. Интерес, говорит, у меня на родине сердечный. Амалия фон-какая-то. Что поделать? Вот и остался я по этому сердечному интересу без спутника. Так-то.

Коля только плечами пожал. Дурак он, этот Кехер. Пол-России проехал, столько повидал, и еще больше мог, а повернул назад из-за какой-то юбки.

— Так что, тезка, — посерьезнел Николай Михайлович. — Дел у меня невпроворот, экспедицию еще месяц собирать буду, и ты мне очень даже понадобишься прямо с завтрашнего дня. Иркутск — город для меня незнакомый, а в дорогу много всего закупить надо. И денег на то не сказать чтобы много. Будешь мне подсказывать, где и что лучше купить, да и учиться помаленьку.

Коля снова кивнул, хотя ему очень хотелось спросить, чему именно предстоит учиться. Неужели той же скукотище, что в гимназии?

— А пока вот тебе первое поручение: отнеси-ка на почту мои письма, да спроси, не приходило ли чего на мое имя. Я, брат, этих писем из Петербурга очень жду.

Коля взял конверт и повернулся, чтобы выйти, но вслед ему донеслось:

— Эй, тезка! А про жалованье-то забыл спросить? Что робеешь? Чай, не лишние деньги-то будут?

— И что… жалованье? — проглотив комок в горле, спросил Коля. Он и не чаял свои деньги получить — довольно было бы и того, что с материной шеи слезет. И так после смерти отца она из сил выбивается, чтобы их с сестренкой прокормить. А неужто и ей что-то оставить выйдет?

— Двадцать рублев я тебе перед отбытием выдам, вперед, — сказал Николай Михайлович, понимающе усмехнувшись. — В тайге деньги незачем, кормиться будем чем добудем. — А уж по прибытии еще двадцать. И на обратную дорогу, если меня что-то задержит.

Коля, не веря своему счастью, вихрем скатился по ступеням. Так ведь оно не бывает, — чтобы за то, о чем только мечтал, еще и деньги платили!

Иркутск расцветал сибирской поздней весной. С Ангары тянуло прохладным ветром с чистым речным запахом, и воробьи чирикали вовсю. В палисадниках набухали почки на черемухах, обещая богатый урожай и изумительные черемуховые пироги, какие лучше, чем в Иркутске, нигде на белом свете не выпекают.

Коля мигом долетел